Прошлой осенью в аду

– Моя фамилия Цедилов, – ответил он тоже шепотом. – А имя редкое – Агафангел. Можно Геша. Или по фамилии. А я вас знаю, как зовут, давно знаю, – Юлия.

Вот и не соврал Гарри Бек! Это действительно Цедилов. Осталось только узнать, маньяк он или нет. Но это потом...

– А теперь, Седельников, признавайся, – начала я официально, – куда ты дел сумку. Большую черную сумку, которую стащил сегодня из моей квартиры.

Седельников театрально развел руками:

– Юля! За кого ты меня принимаешь? Алеха, слышишь? Я что-то, оказывается, стащил! Когда и где я что-то тащил? Это гнусная инсинуация! Если у тебя что-то пропало, Юля, начинай не с меня. Ты давно и хорошо меня знаешь. Начни лучше со своего хахаля. Вижу, вижу, он из тех, кто сулит одинокой женщине три короба женитьб, а сам потихоньку подворовывает ложки и постельное белье.

– Но, знаете!.. – выкрикнул Чепырин и поперхнулся слюной. Нет, это он не знал Седельникова. Тот сел уже на своего конька:

– Юля, погляди на него! Как он весь пятнами пошел. Значит, он это! Он! Смотри-ка, что это там спереди у него оттопыривается? Думаешь, это брюхо? Отросшее, потому что он с детства слишком много ел сливочного масла? Ничего подобного! Он прячет там большую черную сумку из твоей, Юля, квартиры! Давайте разоблачим его прямо сейчас. Вырвем жало! Алешка, Игорюха, давайте обыщем этого хмыря! Он обобрал женщину моей судьбы!

По этому призыву монархисты, до того довольно тупо следившие за происходящим, стали выбираться из-за стола. Это у них выходило плохо, но Евгений Федорович все равно побледнел, стремительно попятился и наступил при этом на мокасин маньяка. Тот охнул, но не сошел с места и, волнуясь, обратился к Седельникову:

– Зачем вы ломаете эту нелепую комедию? Как не стыдно! Гораздо достойнее будет сказать правду.

– Юля! – взвыл разыгравшийся Седельников. – А это что за чудак из шестого «бэ»? Его-то зачем притащила? Тут что, выездное заседание кружка юных заик? К чему вообще здесь целый табун каких-то недоумков? К чему нам посторонние? Мы что, Юля, не можем поговорить в интимной обстановке, с глазу на глаз? Ведь у нас есть о чем поговорить. И я готов! Мы будем, будем говорить о наших непростых отношениях, о нашем трудном счастье...

– Не паясничай! – взорвалась я. – Отдавай сейчас же сумку!

Седельников внезапно перестал отпираться.

– Юля, зачем тебе столько косметики? – спросил он совсем другим, мягким, комнатным голосом. – Я знаю, не надо тебе столько. Я все понимаю, хочешь продать выгодно, выручить деньжат. Коммерция! Но ты, Юля, ты – эфирное создание и, прости за откровенность, глупа в этих делах, как пробка. Так не лучше ли будет, если я загоню выгодно это барахло и куплю Максу ирисок?

Я бы, ей-богу, с удовольствием тут же стукнула мерзавца «Бубликовым», но мне нужен был баул.

– Давай сумку, – потребовала я, – она не моя.

– А чья же, позволь узнать?

– Моя, – скромно признался маньяк Цедилов.

– Вот уж кому-кому, а тебе я ничего не отдам, – снова взъерепенился Седельников. – Я бы вернул еще сумку этому похитителю пододеяльников: он в летах, помят жизнью и совершенно необаятелен. Но делать любезности нахальному щенку! Который, может быть, отнимает у меня последнюю надежду на соединение с любимой женщиной! Который соблазняет ее свежестью щек!.. Нет, ни за что!

– Седельников, я ударю тебя бутылкой, – предупредила я, – а потом мы пойдем в милицию и напишем заявление о краже!..

Цедилов схватил меня за рукав:

– Погодите! Не надо так! Разве вы не видите, что на самом деле ему очень стыдно? Эта бравада напускная. Некоторые от стыда краснеют, а он вот ругается. Давайте подождем... Он слишком застенчив и горд, и надо его щадить...

Мы с Седельниковым удивленно переглянулись. Седельникова даже перекосило от обиды.

– Что ты сказал? – прошипел он. – Кто тут застенчивый? А если за это по соплям?

– Ну, почему вы стыдитесь своей нежной, кроткой души? Вам хочется прослыть неотесанным болваном. Зачем? Ведь вы тонки, интеллигентны, ранимы, – не унимался Цедилов.

– Мы ранимы? – заорал вконец взбесившийся Седельников. – Нет, это я тебя сейчас раню!

Он выскочил из-за стола, валя бутылки и отбрасывая стулья. Я думала, что он будет бить Цедилова, но он просто швырнул в нашу сторону большой и зыбкий соленый помидор. Сверкнули рыжие брызги, а помидор, едва не задев Цедилова, с грустным чмоканьем опустился на грудь Евгения Федоровича.

– О, нет! – вскрикнул Цедилов – Он попал в вас? Какая несправедливость!

– Сейчас справедливость восторжествует! – рявкнул Седельников и второй помидор метнул точно Цедилову в лоб. Я подняла истошный крик. Оживились немного и Алеха с Игорюхой.

– Ты, Сашок, того... – пробормотал Игорюха и спрятал тарелку с помидорами под стол.

– Вам ведь будет потом стыдно… И сейчас уже стыдно… – грустно сказал Седельникову Агафангел, отираясь знакомым мне серым, слипшимся платком.

Я попыталась промокнуть бумажной салфеткой рдяные капли с груди Чепырина.