Против часовой стрелки

…Как они с Колей гордились дочкой! И не только они: Таечка была первой внучкой в семье, первой Тониной крестницей и всеобщей любимицей. Для Иры — не просто любимицей, а божеством, красота, ум, грациозность и прочие достоинства которого не оспариваются, ибо принадлежат божеству. Божество с детства отличалось дерзким красноречием, бурной вспыльчивостью и умением дуться на всех, даже на годовалого брата. Матрена хоть и гордилась внучкой-красавицей, а все же хмурила бровь: «Гордыня. Не к добру».

Мать знала, о чем говорила: когда Ирина уходила на работу, маленькая Тайка оставалась с бабкой, и та ни в чем ей потачки не давала. Девочка сердилась и огорчалась, когда Ирина, поглядывая на будильник, торопливо надевала шляпку:

— Не уходи! Зачем ты каждый день на работу уходишь?

— Деньги зарабатывать, Таинька.

— А папа?

— И папа тоже. Вот воскресенье будет…

— А давай наймем тетеньку!

— Какую тетеньку, моя радость?

— Такую. Пусть она работает и деньги зарабатывает, а ты дома будь. И папа.

— От-т башковитая какая! — смеялась вошедшая Матрена. — Тетеньку нанять, чтоб зарабатывала! А тетеньке той чем за труды платить будешь?

— Так денежками! — досадовала Тайка на недогадливость взрослых. — Тетенька будет на работу ходить, зарабатывать денежки, а мы будем ей платить!..

В школе дочка блистала. Особенно легко ей давались языки. Коля спросил, отчего она не делает дома уроки. — «Я и так знаю».

С учительницей, обрусевшей немкой, — той, что играла на рояле несколько дней назад, — Ирина столкнулась в магазине игрушек. Спросила о Тайке, не только нимало не тревожась, но заранее гордясь тем, что готова была услышать.

И напрасно.

Немка выразилась странно: «Жалко. Такая способная!» Сожалела не столько потому, что «девочка ведет себя дерзко и вызывающе», а из-за ее лености. Для немцев, Ира знала, нет большего порока.

Почему для немцев, при чем тут немцы, одернула себя; а для нее? Для Коли?

В школу пошли вдвоем: так было легче.

Учителя были единодушны, как сговорились: надменна, эгоистична, дерзка. Коля хмурился и мягко выговаривал Тайке, но дочка обиженно вытягивала губы трубочкой и демонстративно отгораживалась книжкой. Отец успокаивался: книги она читала хорошие, к отметкам тоже трудно было придраться…

Упрек в лености Ирина не забыла. Вменила дочке в обязанность мыть пол, пока она на работе. Мебели немного, а проехаться мокрой тряпкой по блестящему полу — работа небольшая. Та отнекивалась и капризничала, что из нее «прислугу сделали», но мыла.

Как-то Ирина взглянула на плинтус и удивилась:

— Тайка, ты сегодня пол протерла?

— Конечно, — спокойно ответила та.

— А чего ж плинтус в пыли?

— Это папа, — обиделась Тайка и подняла на мать глаза. — Ты думаешь, это я мою пол? Это папа.

«Мне ее жалко стало, — объяснил Коля, — она ведь маленькая еще, ну что такое десять лет? Пусть лучше почитает. Не сердись, родная…»

…Да разве Коля виноват, что она такая? Что он мог изменить — деликатный, молчаливый и, если не был занят своей ячейкой, погруженный в книги?

«Виноват-виноват», — стучали колеса поезда. «Виноват-виноват, — убеждали колеса, — вот отправил тебя с детьми Бог знает куда, а сам не поехал. Виноват-виноват».

«Не ви-но-ват», — оправдывали мужа колеса. Поезд замедлял ход и останавливался. Не ви-но-ват. Не ви-но-ваттт…

А кто виноват, спрашивала Ирина, кто? Разве легко ребенку без отца? В двенадцать лет осиротела!.. Верно, догоняла следующая мысль, а сын осиротел в восемь. Мальчишке что, легче? Однако вырос, выучился; позавчера из своего Севастополя письмо прислал: малыш здоров, жена работает; фотокарточку прислал, все вместе снялись… А Надькины дети? — Отца совсем не помнят.

Нельзя взваливать вину на мертвого. И на живого нельзя. И ни на кого.

Кроме себя самой.

Нельзя так обожать ребенка. Нельзя обожествлять кровь и плоть: грех. А грех не остается безнаказанным.

Ах, Коля, Коля!.. Иногда она почти радовалась, что он не видит, какой стала дочь.

Но ведь любили обоих, обожали обоих!

Почему?!

Почему в одной семье, от одних отца с матерью, вырастают разные дети? Любовь? Количество любви? Тот самый ломоть хлеба, которым мать никого не обделит?

Дочери досталось на четыре года больше любви, чем сыну. Но тогда ей самой досталось на тринадцать лет больше материнской любви, чем младшему брату! В чем истина, и временем ли измеряется любовь?

И — нет, неправда, что Коля всегда был занят книжками. Просто они для него и были самой настоящей жизнью. Ничего лучше, чем книги, люди не придумали, говорил он. Главное, чтобы дети читали; кто читает, тот не может вырасти плохим.

Дети читали.

Коля много читал им вслух; Ира тоже любила слушать. В эвакуации книги стали хлебом насущным, ибо отвлекали от хлеба и от мыслей о хлебе. Читали по очереди вслух.

Дети любили книги, но выросли разными.

Перед глазами мелькнула немка за роялем, но рояль почему-то оказался посреди магазина с игрушками. «Такая способная», — покачала немка головой и заиграла, а дети начали громко петь очень красивую песню о деревьях…

10