Протопоп Аввакум и начало Раскола

III Споры на Керженце, Выге и разногласия между старообрядцами

Аввакум был мучеником веры, апостолом, чей пример, чье пламенное и непосредственное вразумительное слово, чья могучая личность, в соединении с необыкновенным умом, воистину достойным первоначальной церкви – снова и снова на протяжении всей его жизни воодушевляли сердца. Но мог ли он преподать правило веры будущим поколениям, мог ли дать им неоспоримое учение, способное завоевать всеобщее признание и сохранить между старообрядческими общинами единство веры и общения?

После надежд, вызванных великим начинанием Досифея и жестоким последующим разочарованием, – время челобитных окончательно прошло. В ответ на костры, возведенные Софьей, вспыхнули костры добровольных самосожжений; в течение девяти лет лишь по 1691 год было зарегистрировано тридцать два случая с более чем двадцатью тысячами жертв. Какое яркое свидетельство глубокой веры этих людей![1862]

Тем, кто колебался, показывались письма «святого протопопа и священномученика». Монаху Сергию, после двух лет проведенных в Ярославле, и еще двух лет, которые он провел закованным в кандалы в Рязани[1863], удалось добраться до Керженца и там размножить в большом количестве списков эти письма. Аввакум, не был ли он вторым апостолом Павлом, послания которого требовали полного повиновения? Он никогда не утверждал, что добровольная смерть была единственной возможностью сохранить чистоту веры, но из отдельных фраз, при лихорадочном возбуждении, царившем в те времена, извлекали это преувеличенное учение. Коллективное самоубийство, совершаемое главным образом огнем, вошло в религиозное сознание русского народа, и больше из него не уйдет. Каждый раз, когда разразится гонение, мы увидим, что найдутся старообрядческие семьи, а иной раз и целые села, которые в огне будут искать спасения от «антихристовой скверны»[1864].

Рождается и суровая восторженная лирика старообрядчества:

Несть избавления в мире, несть!
Лесть одна лишь правит, лесть!
Смерть одна спасти может нас, смерть!
Несть и Бога в мире, несть!
Счесть нельзя безумства, счесть!
Несть и жизни в мире, несть!
Огнь один ждет, один лишь огнь!
Смерть одна спасти нас может, смерть![1865]

Но в то же время жизнь упорствовала. Якобы данный сибирякам совет Аввакума некоторыми порицался. Отражал ли он общее мнение пустозерских отцов? Домна, вдова попа Лазаря, утверждала, что вопрос этот у них не поднимался. Досифей решительно осуждал самосожжение: он отказывал самосожженцам в заупокойных молитвах. Его ученик Евфросин написал в 1691 году очень решительное опровержение новой системы самоуничтожения[1866]. В Поморье, где 4 марта 1687 года в Палеострове, куда был в свое время сослан епископ Павел, сжег себя дьякон Игнатий вместе с 2700 последователями, на Керженце, на Дону и на Куме, в Брянских и Волоколамских лесах – всюду происходили страстные споры.

В русской Фиваиде – на Керженце – разожгло новые споры привезенное Сергием «Евангелие вечное». Онуфриев скит, пользовавшийся некоторым главенством, стоял за Аввакума, другие за Федора. Первый церковный собор, состоявшийся по этому поводу в августе 1693 года, закончился скандалом: положения Аввакума были признаны еретическими! Онуфрий переплел в бархат оклеветанные сочинения подобно Евангелию, положил их под образа и заставлял читать их во время богослужения. Из-за этого между онуфрианами и сторонниками Софония возник раскол, который отразился в Москве, в Стародубье и на Ветке. Он длился до 28 ноября 1708 года: в тот день Онуфрий признал, что многие выражения о Троице и Воплощении и другие не соответствуют Писанию, он и его приверженцы отвергли их и прокляли. Опозоренная книга, переплетенная в бархат, была возвращена иноку Сергию[1867].

Прения, возникшие по поводу богословских вхглядов Аввакума, закончились и больше не возобновлялись, но та же жажда правды и почти вещественной реальности, которые вдохновляли протопопа на его смелое толкование догматов, вызвала к жизни новые тенденции русского народного мышления, главным образом направленного на то, чтобы нередко превращать истины христианства в чистые символы. Добровольная смерть, с другой стороны, могла прельстить лишь души людей, чрезвычайно чувствительных к неминуемому царствованию антихриста; возникал вопрос, нельзя ли его избегнуть другим путем, именно: удалиться в пустыню, как и прежде поступали святые отцы? Пустыней теперь считались огромные леса Севера, Урала, Сибири, а также и незаселенные южные степи, где еще можно было легко избежать двойного налога, паспорта, рекрутского набора, «увещаний» духовенства. Уже Аввакум указывал на пустыню как на возможное пристанище. Ей теперь воспевали хвалу во многих стихах: