Провансальский триптих

— Да, это я. Готов рассказать все, что знаю, хотя вообще-то знаю немного. Никто не знает.

Близилось время полуденного пастиса, и мы договорились через час встретиться в кафе Malarte. Жан-Клод пришел с несколькими номерами «Провансальца» от октября прошлого года под мышкой.

— Я вам их оставлю. Там все, что мне удалось установить. Сразу предупреждаю: то, что случилось, с самого начала было необычным, окутанным какой-то трагической тайной.

Начну, пожалуй, с того, что октябрь в прошлом году здесь был ненормальный. С юга, из Африки, из Сахары, пришла несвойственная этому времени года прямо-таки тропическая жара. Воздух буквально обжигал, нечем было дышать. Мало того: каждые несколько дней с севера прилетал мистраль, доводивший всех до безумия. Людей, собак, кошек, даже птиц… Возможно, это и стало причиной трагедии, которая вскоре произошла… а может, и нет, кто знает…

Знакомых у вашего друга было не много. Те, кто видел его в то время, говорили, что вел он себя странно: был возбужден, нервничал, разговаривал сам с собой. Исчезал, появлялся — неизменно со своим стареньким аппаратом, — снова исчезал. Его встречали около Сент-Мари-де-ла-Мер, в устье Большой Роны. Но он не фотографировал. Сидел молча, неотрывно смотрел на воду. Тех, кто к нему подходил и пытался что-то спросить, жестами просил отойти.

Однажды он исчез. Бесследно. Никто его не видел, никто не знал, что с ним случилось. Спустя какое-то время — через два-три, а может, через пять дней, точно уже не помню, — кто-то, проезжая на велосипеде по тропинке на гребне дамбы, сверху увидел на берегу аккуратно сложенную одежду, а на ней — Hasselblad 503CXi; рядом лежали черная кожаная сумка и кеды. В сумке были фотографические принадлежности, удостоверение личности, ключи от квартиры. Потом, когда делом занялась полиция, выяснилось, что в фотоаппарате был всего один кадр: он сфотографировал себя на фоне деревьев, в том месте, где, по всей вероятности, вошел в воду. Посмотрите, в газете есть этот снимок: на заднем плане каменная буна, а вот это странное дерево на откосе.

Продолжавшиеся несколько дней поиски — вниз по течению, от моста в Арле вплоть до устья Роны — не принесли результатов. Никто ничего не заметил, а даже если и заметил, никуда не сообщил. Казалось, все ясно, хотя на самом деле никакой ясности не было.

Единственной — косвенной — подсказкой можно считать обнаруженный в мастерской конверт. В конверте лежал вырванный из блокнота листок, где карандашом было написано: Je légue mon appareil photo et toutes mes photos du Rhone au Muséum Photographique de Lyon[370].

Ни даты, ни подписи.

Тела так и не нашли.

*

Мы сидели молча, потягивая пастис-51. В кафе было оживленно, как всегда в полдень: обрывки разговоров, звон стекла, запах кофе.

— История, по сути, банальная, — продолжил свой рассказ журналист. — Человеку надоело жить, и он нашел красивый способ расстаться с жизнью… Вроде бы и говорить не о чем, мы живем в свободной стране…

Но все было не так просто. Поднявшемуся вокруг этой истории шуму, интересу, проявленному средствами массовой информации, желанию во всем разобраться сопутствовало что-то еще — словно бы чувство вины, угрызения совести. Ох уж эта наша мещанская мораль!.. Годами человека считали психом — безвредным, правда, но психом. Может, не таким, как Ван Гог, на улицах его не высмеивали, из города не выгоняли, и тем не менее…

Он ходил по этим улицам, все знали о его маниакальной одержимости, знали, чем он занимается. И это никого не интересовало. А ведь мы гордимся званием культурной столицы Европы, у нас есть известная во всем мире Высшая школа фотографии! Во время пасхальной фиесты на Неделю фотографии сюда приезжают знаменитые фотографы, нам показывают десятки выставок!

Представляете, у него в мастерской было найдено около пяти тысяч черно-белых снимков Роны! Фантастические фотографии! Я его не знал, не было случая познакомиться. Почему? Да потому, что город Арль, предоставляющий свои лучшие залы художникам из Сенегала, Кот-д’Ивуара, Алжира, Камеруна, не удосужился проявить интерес к его творчеству, ни разу не организовал выставки его необыкновенных работ!

Мы встали из-за столика и вместе вышли на улицу. Приближался священный час déjeuner[371] и последующей сиесты. Город пустеет, опускаются жалюзи в витринах магазинов, ни души не остается в учреждениях. По теневой стороне улицы изредка проскользнет прохожий с багетом под мышкой. Арль погружается в летаргический сон, от которого пробудится, когда солнце минует зенит.