Прусский террор

Бургомистр пребывал в беспокойстве и не пытался скрыть его.

Пруссаки маршем шли на Франкфурт через Фогельсберг; теперь уже не могло обойтись без сражения на баварских границах, и в случае если союзная армия окажется разбитой, на следующий же день после этого пруссаки обязательно займут Франкфурт.

Сверх того, были даны распоряжения, о которых никто еще не знал, но которых никак нельзя было скрыть от него, бургомистра.

Четырнадцатого июля, то есть через день после описанной выше сцены, союзное собрание, военная комиссия и канцелярия получили приказ отправиться в Аугсбург; это доказывало, что Франкфурт не вполне мог быть уверен в возможности сохранить свой нейтралитет.

Все во Франкфурте убедились в том, что надвигался сильнейший кризис, и это возбудило еще больше симпатии жителей к последним защитникам дорогого всем дела, то есть дела Австрии.

Когда пришел обеденный час, богатые франкфуртские дома пригласили к себе командиров, а буржуа и народ — солдат; одни приводили их к себе в дом, другие накрывали столы перед своими дверями.

Герман Мумм, знаменитый торговец вином, пригласил сотню солдат, капралов и сержантов и поставил перед своей дверью огромный стол, на котором каждому было поставлено по бутылке вина!

Бургомистр Фелльнер, его зять доктор Куглер и другие жители улицы, выходившей к вокзалу, взяли на себя обязанность накормить сотню людей Карла.

Сам же Карл обедал у г-жи фон Белинг вместе с графом Монте-Нуово. Бенедикта удержала добрая г-жа Фелльнер, и он не смог отказаться от ее приглашения. Послали пригласить сенаторов фон Бернуса и Шпельца, но у каждого из них оказались свои приглашенные. Смог прийти один лишь г-н Фишер, журналист, живший по-холостяцки.

Принц Александр Гессенский обедал у австрийского консула.

Уличные обеды образовали удивительные контрасты с теми, что устраивались внутри домов. Выпивая вместе и не заботясь о завтрашнем дне, солдаты вспоминали только о смерти, а для солдата смерть — это всего лишь одетая во все черное маркитантка, которая наливает ему последний стакан водки в конце его последнего дня.

Солдат может бояться лишь того, что потеряет жизнь, ибо вместе с нею он теряет все, причем сразу. А вот торговец, банкир, наконец, буржуа, перед тем как потерять жизнь, может лишиться своего богатства, кредита, уважения. Он может оказаться свидетелем того, как разграбят его кассу, разорят дом, обесчестят жену и дочерей, как его дети будут напрасно просить о помощи. Его могут пытать посредством его семьи, его денег, его тела, его чести.

Вот об этом-то и думали жители вольного города Франкфурта, вот что мешало им быть такими веселыми, какими бы им хотелось показать себя перед гостями.

Что касается Карла и Елены, они не думали ни о чем, кроме одного — своего счастья. Для них настоящее было всем. Они хотели забыть обо всем остальном, и не силой воли, а силой любви — забывали.

Но из всех этих застолий самым печальным, несмотря на усилия Бенедикта внести в него оживление, оказалось, наверное, то, что устраивалось у бургомистра. Бенедикт не пытался скрывать от себя, что его предсказания в какой-то мере примешивались к этой печали. Подталкиваемый вопросами одних и неверием других, он в конце концов признался в том, что увидел на руке человека, тогда ему чужого, который потом виделся с ним еще не раз и, не став близким другом, превратился, однако, в приятного знакомого.

В отношении административных способностей г-н Фелльнер был действительно одним из самых дольных бургомистров, какие только бывали но Франкфурте; кроме того, это был превосходный отец семейства, обожавший своих детей и обожаемый ими! На протяжении четырнадцати лет, которые он был женат, ни облачка не появлялось на горизонте брачного союза супругов, и при мысли о каком-либо несчастье, способном омрачить их жизнь, бедная г-жа Фелльнер чувствовала, что она вот-вот разразится слезами. Такое было особенно в те минуты, когда она задумывалась о роковом предсказании Бенедикта.

В продолжение всего обеда г-н Фелльнер, хотя и поглощенный беспокойством чисто политического характера (ибо он лично не верил в предсказание, поскольку оно могло осуществиться только посредством самоубийства), тем не менее с помощью зятя-советника и своего друга Фишера сделал все что мог, чтобы добавить хоть немного веселья в мрачную тональность разговора.

Во время десерта вошел слуга и объявил Бенедикту, что Ленгарт, его спутник по путешествию, вновь предлагает ему свои услуги.

Бургомистр поинтересовался, кто же был этот Ленгарт; когда Бенедикт, смеясь, попросил у него разрешения пойти в прихожую, чтобы пожать Ленгарту руку, бывший владелец конторы по прокату карет оттолкнул плечом слугу, мешавшего ему пройти, вошел прямо в столовую и сказал:

— Не стоит вам утруждать себя, господин Бенедикт, я пойду прямо в столовую к господину бургомистру. Я не гордый. Здравствуйте, господин бургомистр и честная компания!

— А! — сказал бургомистр, услышав старосаксонский акцент. — Так ты из Саксенхаузена?

— Меня зовут Ленгарт, и я к вашим услугам. Я брат Ганса, что служит в доме у госпожи фон Белинг.