Пушкин в 1836 году (Предыстория последней дуэли)

Задуманный Дантесом ход был вполне в духе нравов золотой молодёжи того времени. Подобные случаи мщения женщине, обманувшей надежды возлюбленного, зафиксированы в мемуарах, дневниках и других документах эпохи. Напомним хотя бы о громком великосветском скандале, учинённом в 1839 г. Львом Гагариным, который позволил себе в театре при полном стечении народа нанести публичное оскорбление графине А. К. Воронцовой-Дашковой.[147]

В те же годы мотив отмщения становится популярным и в литературе — в произведениях, отображавших нравы светского общества. Этот мотив, в частности, намечен в незавершённой повести Лермонтова «Княгиня Лиговская»; звучит он и в шутливой поэме «Монго», где, говоря о страданиях отвергнутого поклонника, поэт пишет: «И загорелся пламень мщенья в груди измученной его…». Обе вещи датируются 1836 г.

В этой связи стоит упомянуть о повести Бальзака «Второй эпизод из истории тринадцати». Она вышла в свет в 1834 г., и о ней в те годы много говорили в парижских и в петербургских гостиных. Главной пружиной развития действия в этой повести был мотив мщения (герой при содействии известного светского «льва» затевает расчётливо продуманную интригу против женщины, слывшей неприступной, с тем, чтобы пробудить в ней страсть и затем отомстить за проявленное ею пренебрежение). Хотя эта повесть (она потом вошла в собрание сочинений писателя под названием «Герцогиня де Ланже») изобилует неправдоподобными приключениями, в ней запечатлена нравственная атмосфера времени, и она в какой-то мере может служить ключом к пониманию тактики, избранной Дантесом, так как его поведение целиком укладывается в рамки известных в то время стереотипов.

По-видимому, затеяв интригу с анонимными письмами, которые должны были опорочить H. H. Пушкину в кругу самых близких поэту людей, Дантес рассчитывал, что оскорблённый муж обратит свой гнев и ярость прежде всего против жены. В оправдательном письме посланника, адресованном графу Нессельроде, есть фрагмент, который может служить подтверждением нашей догадки. Опровергая слухи о причастности Дантеса к анонимным письмам, Геккерн в своём письме спрашивает с возмущением: «Мой сын, значит, тоже мог бы быть автором этих писем? Спрошу ещё раз: с какой целью? Разве для того, чтобы добиться большего успеха у г-жи Пушкиной, для того, чтобы заставить её броситься в его объятия, не оставив ей другого исхода, как погибнуть в глазах света отвергнутой мужем?».[148] Геккерн решительно отвергает возможность подобных предположений, апеллируя к общественному мнению. Он ссылается на то, что рыцарский характер отношений его сына к госпоже Пушкиной всем известен.

Но не проговорился ли невольно барон Геккерн в этом письме? Оказывается, с точки зрения Геккернов, такая ситуация была возможной. По их мнению, H. H. Пушкина после появления анонимных писем могла быть отвергнута мужем, опозорена в глазах света, и это должно было толкнуть её на сближение с Дантесом.

О чём-то подобном догадывался и Пушкин, насколько можно судить об этом по уцелевшим строчкам его ноябрьского обвинительного письма к Геккерну. Вспомним: «моя жена опаса{ется}{…} она теряет голову {…} нанести удар, который вам казался окончательным. Анонимное письмо было составлено вами».[149] Расчёт был на то, чтобы сломить сопротивление Натальи Николаевны в тот момент, когда она оказалась в трудном положении. Дантес мог надеяться, что скандал приведёт H. H. Пушкину к разрыву с мужем или по крайней мере лишит её его защиты и поддержки. У барона Геккерна могли быть при этом и свои особые мотивы. Возможно, он рассчитывал, что анонимные письма так или иначе приведут, наконец, к развязке этот затянувшийся роман Дантеса.

Нужно также учесть, что с точки зрения тех, кто затеял интригу с письмами, этот способ отмщения представлялся самым безопасным. Тот, кто действовал под маской анонима, практически всегда оставался безнаказанным. Из-за анонимных писем не стрелялись. Нам неизвестно ни одного такого случая в русской дуэльной практике. Отмечая необычный характер поединка Пушкина с Дантесом, В. А. Муханов записал 2 февраля 1837 г. в своём дневнике: «… анонимный пасквиль не составляет оскорбления, делающего поединок неизбежным».[150] Сам Пушкин в первый момент после получения письма сказал почти то же самое о неизвестном ему оскорбителе: «Если кто-нибудь сзади плюнет на моё платье, так это дело моего камердинера вычистить платье, а не моё…».

Организаторы интриги с анонимными письмами действовали очень предусмотрительно и осторожно. Как мы знаем, бесспорных доказательств их преступления, несмотря на все усилия Пушкина и его друзей, так и не удалось обнаружить. Однако при всех принятых мерах предосторожности барон Геккерн (если это был он) не рассчитал одного: с каким противником ему придётся иметь дело. Вот почему он не сумел предугадать, что скандал обернётся против него.

3