Путь-дорога

Сразу ярко и так ясно, как будто он видел их только вчера, вспомнилась родная деревня, Пашка и мать — не такая, какой была последние дни, с чужим, исхудавшим лицом, а весёлая и ласковая…

«…Здравствуй, Пашка, пишу это письмо вовсе не из Москвы, а со станции Слезнёво, Киевской железной дороги…»

Максимка опустил карандаш. Слова выходили скупые и холодные, а мыслей было много, и надо было получше объяснить всё, поделиться с Пашкой, как будто он тоже сидит здесь, рядом, и слушает его сбивчивый рассказ.

«…Меня приняли работать на железную дорогу, и живу я в вагоне, и вся станция из вагонов ездит чинить пути, а я пока не езжу…»

Нет, это выходило опять не то: непонятно и не про главное. Максимка зачеркнул написанное, взял чистый листок, уселся поудобней.

«…Здравствуй, Пашка, нахожусь я от тебя далеко. Я работаю на поезде, только он вовсе не такой. В Москве ничего не вышло, я тебе после напишу, почему. Пашка, я пока на выдаче инструментов, ну, ключи, домкраты, разные подбойки, всего не сосчитать, а живу в вагоне.

У нас, в нашем вагоне, восемь человек: четыре на одной половине, четыре на другой. В нашей половине Женя Чирков, он тоже сперва подсобным был, скоро выйдет на пути. Очень хороший парень и за меня заступается, если Косыга на смех поднимет. А Косыга — тот давно на путях, и, говорят, если возьмётся, так две нормы сразу выполняет, а если не захочет, так хоть замполита зови, еле ворочается. Ещё у нас Яша Леушкин из механического, мы с ним дружим, он мне всё про Волгу рассказывает. Чирков ленинградский, а Косыга вовсе откуда-то издалека.

Напиши мне, Пашка, как вы все живёте, ездите ли на покос и не ругает ли меня председатель Андрей Степанович? У нас тут с мастером, который меня на поезд устроил, разговор был, так я ему всё объяснил, почему работать хочу, и он меня крепко ругал и велел Андрею Степановичу письмо писать, только я ещё не надумал. Напиши мне. Пашка, ездите ли рыбалить? Здесь тоже озеро в лесу, а у перегона речка, кто на пути работает, в перерыв купаться бегают. А ещё у нас…»

Максимка писал с увлечением, не замечая ошибок и не думая о них, слова торопили его, и не было им ни удержу, ни конца…

* * *

Так началась для Максима Руднева новая, полная неожиданных тревог и радостей, самостоятельная жизнь.

На перегоне

С начала «окна» на перегоне Слезнёво — Разъезд 382, где ремонтировала путь шестьдесят седьмая путевая машинная станция, прошло два с половиной часа. До конца «окна» оставалось столько же: ровно в двенадцать часов диспетчеру на Слезнёве должны были сообщить, что перегон открыт. Тогда по сменённому пути пройдёт первый состав.

А над лесом, загораживая половину неба, поднималась тяжёлая, грозовая туча. Ветер, подгонявший её, сметал с насыпи просохший песок и мелкую пыль и слепил глаза. Работали молча, прислушиваясь к неясному бормотанию грома.

Старые рельсы были сдвинуты на шпалах и схвачены скобами. К началу участка, пятясь, подошёл паровоз. К нему прикрепили рельсы, и они с шуршанием уползли за паровозом, прямо по шпалам к станции. А потом и шпалы были сброшены в кювет. Среди леса зачернела оголённая, расчерченная следами старого балласта насыпь. Но вот сигнальщица в головной бригаде взмахнула флажком. Громкоговоритель передал по перегону сигнал: от Слезнёва на соседнюю колею паровоз подводил новую машину — путевой струг. Издали она была похожа на второй маленький паровоз.

От струга бесшумно отошло, развернулось и перекинулось к оголённой колее большое и острое, как гигантский нож, металлическое крыло. Оно тяжело опустилось коснулось насыпи и зарылось в балласте. Потом медленно поползло за паровозом вдоль пути, срезая и вихрящимся веером отбрасывая в кювет грязный балласт.

Насыпь сразу посветлела, выровнялась, точно её прогладили огромным утюгом.

Теперь на неё можно было укладывать приготовленные шпалы, забрасывать свежий щебень и пришивать костылями новые рельсы. Бригады выстраивались вдоль пути.

* * *

Максимка вытер ладонью лоб и скинул рукавицы.

Все инструменты уже отнесены на перегон, — значит, можно было немного передохнуть.

Грузовик стоял у самой насыпи. Из кузова далеко было видно железнодорожное полотно с рассыпавшимися на шпалах и в кювете рабочими.

Максимка присел на борт, свесил ноги. Сейчас вернётся шофёр, и они поедут обратно в инструментальную. Вдруг чей-то тонкий насмешливый голос позвал:

— Эй, малый, ты, что ли, Руднев?

Максимка обернулся: у грузовика стояла низенькая курносая девушка. На плечах у неё покачивались на коромысле два ведра.

— Мастер приказал: воду будешь на перегон таскать, мне одной не управиться. Слыхал?

— Ну, я.

— Мастер приказал: воду будешь на перегон таскать, мне одной не управиться. Слыхал?

— А в инструментальную кто поедет?

— Кладовщику вашему доложено: Руднева велели на перегоне оставить. Распоряжение начальства. Вёдра-то у тебя есть?

Девушка хитро посмотрела на Максимку и засеменила к лесу частыми, лёгкими шажками.

Вёдра-то, конечно, были! Ну что же, воду, так воду. Максимка спрыгнул на землю, прихватил вёдра и побежал к деревьям.