Тур Хейердал.
Путешествие на «Кон-Тики»
Случается, человек ловит себя на том, что оказался в совершенно необычной ситуации. Пусть это произошло постепенно и самым естественным образом, — всё равно, когда этот момент настает, ты вдруг удивляешься сам: и как только всё это стало возможным?
Если ты, например, отправился на плоту в море вместе с пятью товарищами и одним попугаем, то неизбежно настанет такое утро, когда ты, хорошенько выспавшись, проснешься посреди океана и начнешь размышлять.
Именно в такое утро я сидел над отсыревшим от росы судовым журналом и записывал:
«17 мая. Сильное волнение на море. Ветер свежий. Сегодня я исполняю обязанности кока; подобрал семь летучих рыб на палубе, одного спрута на крыше каюты и нашел неизвестную нам рыбу в спальном мешке Торстейна...»
Вдруг карандаш остановился и где-то в глубине сознания зашевелилась мысль: а ведь какое, собственно, необычное семнадцатое мая...{1}да и вообще в высшей степени необычная обстановка... море и небо... как же всё это произошло?
С левой стороны открывался ничем не заслоненный вид на синие океанские просторы, шипящие волны одна за другой проносились в своем нескончаемом беге к вечно недостижимому горизонту. Направо я мог видеть сумрачную внутренность нашей плавучей хижины, — там лежал бородатый человек с томиком Гёте в руках, удобно упершись пальцами босых ног в низкую бамбуковую крышу хрупкого сооружения, которое было нашим общим домом.
— Бенгт, — проговорил я, отталкивая зеленого попугайчика, настойчиво желавшего взобраться на судовой журнал, — ты не можешь мне сказать: как это мы додумались до такой затеи?
Томик Гёте опустился, показалась золотистая борода:
— Чёрт возьми, кому же знать это, как не тебе, — ведь идея твоя! Что до меня, то я ее вполне одобряю.
Он уперся еще поудобнее в потолок и продолжал невозмутимо читать Гёте. На солнцепеке около хижины что-то делали трое других моих спутников.
Полуголые, загорелые и бородатые, с белыми полосами морской соли на спинах, они выглядели так, будто всю жизнь только тем и занимались, что сплавляли лес через Тихий океан. А вот и Эрик появился в двери со своим секстантом[1]и кипой бумаг:
— Восемьдесят девять градусов сорок шесть минут западной долго-ты и восемь градусов две минуты южной широты — неплохо продвинулись за последние сутки, а?
Он взял мой карандаш и нарисовал маленький кружочек на карте, висевшей на стене, — маленький кружочек, который вместе с девятнадцатью другими кружочками образовал цепочку, начинавшуюся у портового города Кальяо на побережье Перу.
Герман, Кнют и Торстейн поспешили подойти, чтобы вместе с нами полюбоваться на новый значок, который был на добрых 40 морских миль ближе к островам Полинезии, чем его предшественник.
— Смотрите-ка, ребята, — произнес Торстейн с гордостью, — выходит, мы уже в тысяче пятистах семидесяти километрах от побережья Перу.
— И нам осталось всего лишь шесть тысяч четыреста тридцать километров до ближайших островов по курсу, — добавил Кнют осторожно.
— Для полной точности следует добавить, что мы находимся в пяти тысячах метров от морского дна и на внушительном расстоянии от луны, — завершил Торстейн.
Таким образом, мы все точно знали, где находимся, и я мог продолжать свои размышления на тему «как и почему?». Попугаю было решительно всё равно, — он думал только о том, как бы прогуляться но вахтенному журналу. А кругом, куда ни глянь, простирался необозримый, синий-синий океан — внизу соленый, вверху воздушный.
Может быть, всё началось прошлой зимой в канцелярии музея в Нью-Йорке? А может быть, еще за десять лет до этого на одном из островов Маркизского архипелага в центре Тихого океана? И кто знает, — возможно, мы причалим именно к этому острову, если норд-ост не отнесет нас южнее, в сторону Таити и Туамоту.