Родимые пятна

Когда он наконец кончил — довольно-таки судорожно — и, выскользнув из нее, упал на постель, отдуваясь, она спокойно лежала рядом, вспоминая Криса и тот момент годы назад, когда была зачата Лили. Как это сказал ей менее суток назад Сэмюел-Маркус Тейлор-Ирвинг, лежа с ней на этой же кровати во время их обмена откровенностями, купаясь в теплых водах доверительности? «Похоже, что из этой схватки в конечном счете победительницей вышла ты»? Она размышляла над тем, можно ли так же сказать о ней сейчас, или то, что произошло, — лишь временная победа в схватке, которая еще продолжается?

Они лежали бок о бок, молча, пока, приподнявшись на локте, он не взглянул вниз, на нее.

— Что случилось? — тихо спросил он. Она улыбнулась.

— Ничего.

— Так где же ты была? — как бы невзначай поинтересовался он, и она подумала, что оба они одинаково понимают двусмысленность вопроса.

— Я… слишком поздно вернулась. Прости.

— Но ты была не здесь, правда?

— А ты не знаешь? Он пожал плечами.

— Не знаю. В какую-то минуту ты здесь, а в следующую — нет тебя. Мне было одиноко.

Она ответила не сразу, так как его откровенность невольно произвела на нее впечатление:

— Я дошла до главной площади.

Если перевод разговора в другую плоскость и смутил его, вида он, разумеется, не подал. Он состроил гримасу:

— До главной площади? Это далеко.

— Ага.

— Почему ты меня не разбудила?

— Ты устал. А мне хотелось побыть одной. Мне надо было подумать.

— Ясно. О возвращении домой?

— Что-то вроде этого.

Пальцем он очертил контур ее лица.

— Так вот чем ты занималась! Упражнялась в одиночных оргазмах на будущее?

Она выдержала его взгляд.

— Не обольщайся, — сказала она, но без особой язвительности.

Он рассмеялся.

— Знаешь, я буду скучать по тебе, Анна, — негромко сказал он. А потом: — Поняла, да?

— Ничего, выдержишь, — сказала она. Казалось, он обиделся. И выглядело это довольно убедительно.

— А как ты отнесешься к тому, что я подумываю открыть в Лондоне офис? — Он сделал паузу. — И если это произойдет, мне придется приехать и прожить там с полгода, чтобы все наладить?

Она передернула плечами.

— Думаю, меня больше всего интересует, где вы с женой поселитесь в Лондоне.

Он улыбнулся:

— Боюсь, она не англофилка. Она останется дома.

Анна кивнула. И перед ней возникла Софи Вагнер, сидящая возле телефона в своей манхэттенской квартире, торопящая время в ожидании звонка, а все звонки не от него.

— Почему в Лондоне? — сказала она. — Почему не в Нью-Йорке?

Он нахмурился.

— Нью-Йорке? Почему ты вдруг подумала о Нью-Йорке?

Она пожала плечами.

— Не знаю. Считала, что там большие возможности для торговли изобразительным искусством.

Он помолчал.

— Не для меня. Так что бы ты сказала? В смысле — если это произойдет? Смогу я в таком случае познакомиться с твоей дочерью?

— Не знаю, Сэмюел. Мне надо это обдумать.

— Понятно. — Он слегка кивнул. — Ну, строго говоря, это еще неточно — пока что мне просто идея в голову пришла.

Где-то за окном вдруг защебетали две певчие птахи, опрометчивый шаг в стране, где уже не одну сотню лет господствует эпикурейское представление о том, что чем птичка меньше, тем она вкуснее. А может, и они разбирались в часах и потому выбрали это время, что знали: бравые итальянские охотники еще долго будут нежиться в постели и не пробудилось в них еще желание вышибить из птичек мозги, чтобы жарить крохотные тушки, насаживая их на рашпиль в супермаркете.

Какое редкое и ценное благо точно знать, когда за тобой охотятся, а когда ты в безопасности!

— А сейчас мне надо выспаться, — сказала она, чмокнув его в губы. — Час-другой поспать.

Он кивнул, но не шевельнулся, по-прежнему продолжая глядеть вниз, на нее. Она закрыла глаза, а когда через несколько секунд открыла их, он все еще смотрел. Она улыбнулась.

— Ты ничего?

— Ничего, ничего. Прекрасно. Просто думал, что еще надо сделать. Ты спи. Я разбужу тебя, когда надо будет уезжать.

— Ты что, встать хочешь? — Она сама не понимала, чувствует ли огорчение или радость.

— Я выспался и думаю, мне не заснуть. А ты давай, действуй. В нашем распоряжении целый день. Можно не торопиться.

— А что ты будешь делать? — спросила она, глядя, как он влезает в брюки, натягивает свитер, и ощущая, как все эти движения почему-то вызывают в ней невыносимую горечь; так бывает, когда перестает действовать укол морфия и человека вновь охватывает острая боль от открытой кровоточащей раны. Что это? — всполошилась она. Куда девалась недавняя безучастность?

— О, я выйду и посижу немного в вестибюле. Взгляну, как там насчет раннего завтрака. Может быть, осмотрю церковь — в путеводителе говорится, что церковь эта замечательная, и поищу, где бы нам с тобой пообедать.