Родной ребенок. Такие разные братья

Сейчас, когда, застыв у входа, Кавери смотрела на своего карлика сына, она видела вовсе не его уродство. Нет, он был даже красив, увлеченный своей работой, — ловкий, точный, отчаянно смелый артист, переживающий минуты вдохновения.

Кавери хотела окликнуть его, спросить, почему ему понадобилось начинать репетицию в пять часов утра. Но, нахмурив брови, она повернулась и вышла из цирка, поняв внезапно, что сын не станет отвечать на ее вопрос, отделается шуткой или переведет речь на другое. С ним что-то происходит, и он не хочет обсуждать это с кем бы то ни было, даже с ней.

Апу все еще репетировал, когда она вернулась на манеж через несколько часов. Теперь он занимался жонглированием, и в воздухе с ошеломляющей быстротой мелькали белые шарики и клоунский колпак. Казалось, Апу сам был ужасно увлечен своей игрой с предметами, ожившими в его руках. Шарики взлетали, падали ему на лоб и, несколько раз подпрыгнув, замирали на месте. Легкое движение головы — и шар начинал кататься вокруг шеи артиста, со лба перемещался на одно ухо, потом на другое, затем на кончик носа, оттуда на темя, скатывался по спине и, наконец, ударившись о согнутую и отведенную назад ногу, подскакивал вверх. Вот он сорвался и готов упасть — но это только ловкий трюк, падения не будет, потому что сейчас и здесь побежден закон природы — сила притяжения. Где уж ей тягаться с искусством жонглера, у которого все козыри на руках.

— Непонятно только одно, — сказала Кавери, подходя к сыну поближе, — где взять зрителя, который сможет вполне оценить то, что ты делаешь?

— Чем ты не зритель? — ответил Апу. — Двадцать пять лет в бродячем цирке! Чего только ты не перевидала за эти годы.

— И сегодня увижу кое-что еще. Ты не забыл — ведь Мано приезжает. Пойдешь встречать?

— Нет, вряд ли. Видишь, у меня репетиция, я не брал выходной, — заупрямился Апу.

— Ты же знаешь, выходной объявлен для всех, — Кавери посмотрела сыну в глаза. — Что это за странная игра?

— Это не игра, это номер, с которым я объеду весь мир, — ответил Апу, делая вид, что не понял, о чем она говорит.

С удивительной даже для длинноногого артиста легкостью он сделал несколько кульбитов назад и завершил последний на огромном надувном шаре в виде глобуса.

— Твой сын на вершине мира! — объявил он и раскланялся. — Наконец-то я занял достойное место.

Кавери покачала головой.

— Ты не успеешь переодеться.

— Это еще зачем? Если Мано отвернется от меня, то вовсе не из-за костюма, — улыбнулся Апу. — Чем плох этот? Ты пойдешь ее встречать?

— Конечно, ведь я ее растила, — пожала плечами Кавери, не понимая, почему такое естественное дело удивляет сына.

— Меня ты тоже растила, почему же я не вырос? — усмехнулся Апу.

Кавери в который раз поразилась тому, как ее сын говорит о своем несчастье. В его тоне ей слышалось что-то от клоунской репризы, рассчитанной на то, чтобы вызвать смех у зрителя. Апу сделал собственную боль объектом шуток и веселья, и Кавери не могла понять, чего в этом больше: желания защитить себя или заботы об окружающих, которые, как считал сын, вовсе не обязаны испытывать постоянное чувство жалости, общаясь с ним каждый день. Он очень сильный, ее мальчик, сильнее многих из тех, у кого длинные ноги и нормальный рост. Но что будет дальше?

Кавери отдавала себе отчет в том, что такой молодой, щедро наделенный умом и воображением человек не может не испытывать страданий из-за своего внешнего облика, так расходящегося с внутренним. Даже она, мать, не могла в полной мере осознать того, что происходит с ним каждую минуту его жизни, исковерканной еще до рождения. Сколько нужно мужества, чтобы выдерживать эту муку и не просто жить, а смеяться и веселить других! Таким сыном можно гордиться.

— Когда я научу вас здороваться! Сколько можно говорить, что цирк это искусство, а у артиста должны быть хорошие манеры! — голос хозяина всегда задолго предварял его появление.

Наконец, сверкая безумными глазами, на манеж вылетел он сам, разгоряченный еще больше, чем обычно. Еще бы, сегодня был счастливейший день его жизни: Мано возвращалась домой после пяти лет, проведенных в Делийском университете. Его дочь — дипломированный врач! О чем еще можно было мечтать отцу, всю свою жизнь посвятившему ей! Она будет через час, а еще ничего не готово, все кувырком, и в цирке царит обычная суета и беспорядок.

— Доброе утро, сэр! — с подчеркнутой вежливостью поклонился ему Апу.

— Привет, Апу! Ты единственный, кто желает мне добра без подсказки! — заулыбался Шарма, успокаиваясь. — Переоденься и будь на высоте.

— На высоте? Вот этого-то как раз я и не могу вам обещать, — ответил Апу в прежнем своем шутливом тоне.

Посторонний человек ни за что не заметил бы в нем горечи, но хозяин был не посторонним.

Он покраснел, проклиная себя за промах, который, конечно, никогда бы не допустил, если бы не сумасшедшее утро, и, пробормотав извинения, поспешно ушел.

Кавери посмотрела ему вслед.

— Он счастлив сегодня.

— Он — да, — покачал головой Апу. — Иди, мама, я сейчас приду, переоденусь, умоюсь и сделаю все, что ты скажешь.

Кавери нежно прикоснулась к его щеке и вышла.