Россия молодая (Книга 2)

- Какой танец пляшешь? - крикнул Петр.

- Сей танец именуем - алеманд!

- Так пляши веселее, как учили вас, галантов, для метресс...

Спафариев попытался улыбнуться, широко раскинул руки и присел, как полагается во второй фигуре танца алеманд.

- На каждом корабле надлежит среди матросов иметь забавника, сиречь шута, - сказал Петр Калмыкову. - Когда дослужишься до капитана судна, не забудь на оное дело определить сего парижского шаматона. От прегалантностей его матросы животы надорвут...

- Уволь, государь! - твердо и спокойно ответил вдруг Калмыков. - Я на своем корабле, коли дослужусь, шута держать не стану. Со временем будет из господина Спафариева матрос...

- Неуча и в попы не ставят! - поднимаясь с лавки, сказал Петр. - Шут он, а не морского дела служитель...

Калмыков спорить не стал: шатер разом наполнился людьми - пришел Шереметев в кольчуге, Репнин, Иевлев, полковники, капитаны, поручики. Сильвестр Петрович увидел Спафариева, шепотом спросил у него:

- Как?

- Худо, ох, худо, - трясущимися губами произнес недоросль. - Матросом без выслуги...

Меншиков подал Петру плащ, царь вышел первым, за ним с громким говором пошли все остальные. Иевлев, уходя, утешил:

- Коли служить будешь, выслужишься! Эх, батюшка, говорил я тебе в Архангельске...

Махнул рукою, ушел догонять царя. Неумолчно, гулко, тяжело грохотали пушки. Спафариев стоял неподвижно, полуоткрыв рот, содрогаясь от рыданий.

- Ну полно тебе, сударь, реветь-то белугою, ты большой вырос, не дитя, оно будто и зазорно, - оправляя на дворянине алонжевый парик и одергивая кафтан, говорил Калмыков. - Пощунял тебя, сударика, Петр Алексеевич, ничего ныне не попишешь, - значит, судьба. Отплясал свое, теперь, вишь, и послужить надобно...

- По рылу он меня хлестал сколь жестоко! - пожаловался дворянин. Свету я, Лукашка, божьего не взвидел...

- И-и, батюшка, - усмехнулся мичман, - однава и побили! А я-то как в холопях жил? Ты - ничего, не дрался, да зато маменька, твоя питательница, что ни день, то колотит! И батоги мне, и своею ручкою изволила таску задавать, и кипятком бывало плеснет, и каленой кочергой достанет! А то един раз, да сам государь! Оно вроде бы приласкал. Полно, сударь, кручиниться. Пойдем на корабль. Потрудишься, матросской кашки пожуешь, сухарика морского поточишь зубками, оно и веселее станет...

Дворянин ответил неровным голосом:

- Палят ведь там, Лукашка! Ядра летают... Долго ли до греха. А?

- Так ведь война, сударь! - наставительно молвил Калмыков. - Какая же война без пальбы? И ядра, конечно, летают, не без того. Ну, а вот Лукашкою ты меня более, батюшка, не называй. Отныне я для тебя - господин мичман, господин офицер, али для крайности - Лука Александрович. Так-то. Ошибешься - выпорют как Сидорову козу. Морская служба - она строгая. Служить, так не картавить. А картавить, так не служить. Понял ли?

- Как не понять, господин мичман Лука Александрович...

- Вишь - понятливый. И вот еще что, мой батюшко! Ты передо мною-то не ходи. Не в Париже. Нынче уж я пойду первым, а ты за мною, потому что я офицер, а ты - матрос...

И мичман флота Калмыков вышел из государева шатра в серые рассветные сумерки, в низко ползущий туман, среди которого вспыхивали оранжевые дымные пороховые огни выстрелов и беспрерывно грохотали тяжелые осадные орудия русской артиллерии.

4. РАЗГРЫЗЕН ОРЕШЕК!

С рассветом на обоих берегах реки непрестанно грохотали пушки. Ядра с воем летели в крепость - рушили зубцы башен, рвали в клочья шведских пушкарей, поджигали крепостные постройки. Русские артиллеристы, скинув кафтаны, засучив рукава, проворно работали свою военную работу, целились тщательно, банили стволы, подносили ядра.

Петр с трубкой в руках, сложив руки за спиною, прохаживался возле раскаленных орудийных стволов, смотрел запалы - не разгорелись ли до беды: дважды уже случались несчастья - заряд выкидывало в орудийную прислугу. Испорченные пушки заменялись новыми, старые откатывали подальше - на переливку.

Цитадель отбивалась яростно, невский холодный ветер раздувал королевское знамя со львом. Было понятно, что шведы твердо решили не сдаваться, несмотря на все усиливающийся напор русской армии. Петр раздумчиво говорил Шереметеву:

- Не столь они смелы, Борис Петрович, а непременно подмоги ожидают. И не иначе, как с озера...

Оба фрегата, "Святой Дух" и "Курьер", непрестанно курсировали по Ладоге, ждали шведской эскадры с десантом. Памбург и Варлан смотрели в подзорные трубы, тщетно искали встречи с противником; по озеру катились однообразные волны, да ветер свистел в снастях.

Незадолго до полудня мичман Калмыков заметил в трубу две яхты и шхуну. На фрегатах пробили тревогу, фитильные с горящими запалами побежали к своим пушкам. Но шведские суда не приняли боя, ходко ушли с попутным ветром.