Рождение разума. Загадки нашего сознания

Когда ему показывали предмет, он часто произносил смысловые характеристики, например, при виде очков он говорил: «Лекарство для зрения», подтверждая общепринятое представление о том, что предмет ему знаком, но его название от него ускользает. Однако было много категорий предметов, для которых это не срабатывало. Когда ему показали скульптуру индийского бога Шивы (которого немедленно узнает любой индийский ребенок), он не опознал ее и сказал: «О, это бог, который помог Раме пересечь океан» (имея в ввиду бога обезьян Ханумана). Когда я подсказал ему: «Имя начинается с Кр..», он воскликнул: «Ну конечно, это Кришна… он не помогал Раме». То же случилось и с некоторыми предметами, которые он исходно не опознавал; исправление имени позволило ему восстановить и правильные ассоциации. Эти исследования, в противовес популярным взглядам, позволяют предполагать, что имя является не просто ярлыком это волшебный ключик, который открывает двери в сокровищницу ассоциацвн, связанных с тем, на что вы смотрите.

Учитывая то, что мой пациент не мог называть пальцы, мне хотелось узнать, что он станет делать, если я покажу ему грубый жест средним пальцем. Он сказал, что я показываю на потолок, снова демонстрируя, что утрачено не только слово, но даже бросающиеся в глаза ассоциации.

И наконец, этот человек был также совершенно неспособен понимать метафоры: из 15 пословиц 14 он интерпретировал буквально (см примечание 8), несмотря на то что был абсолютно нормальным в других тестах, требующих интеллектуальных решений. (Этот пациент — довод в польчу моей идеи о том, что левое ВТЗ — особенно ангулярная извилина — может играть кардинальную роль в возникновении метафоры у человеческих существ.)

10. Если в этой идее есть доля правды, то почему же все языки не используют одно и то же слово для обозначения определенного объекта? В конце концов, по-английски мы говорим «дог», по-французски — «шьен», а по-тамильски — «наи».

Дело в том, что наш принцип распространяется на родовой «протоязык», когда все только начиналось. И как только основа была заложена, возникающие непроизвольные различия породили расхождения в языках: включился магический механизм. Как происходит толчок к началу новых процессов — это всегда вопрос эволюции.

Поддержка этой идеи также приходит из сравнительной лингвистики (Berlin, 1994). В одном южноафриканском племени есть дюжина слов для обозначения разных видов рыб и также много имен для птиц Если попросить англоговорящего человека классифицировать эти непонятные ему слова по группам — на рыб и птиц, он прекрасно с этим справится, что свидетельствует о непроизвольной связи между внешним видом объекта и звуками, которые используются для его обозначения.

11. Синтаксический «набор» слов имеет поразительное сходство с движением рук. Если я говорю «потрогай свой нос», вы без труда двигаете рукой по кратчайшей траектории, согласованно сгибая локоть и пальцы в соответствующей последовательности сокращения мышц. Но вы также можете, если захотите, завести свою руку за шею и потрогать нос, выставив ее вперед, даже если никогда прежде этого не делали. Иными словами, заданы только цель (коснуться носа) и вся стратегия (сокращение проксимальных мышц[82] в первую очередь и постепенное подключение других подпрограмм для более отдаленных соединений), а не точная последовательность мышечных сокращений. Этот ориентированный на цель «набор» двигательных подпрограмм не отличается от «набора» слов в длинном предложении

Мы также должны отделить вопрос о функциональной автономии синтаксиса и семантики в мозгу современного человека от вопроса о его эволюционных источниках. Синтаксис почти наверняка является модульным, поскольку мы знаем, что пациенты с поврежденной зоной Вернике могут иметь один модуль при отсутствии другого Они способны складывать безупречные грамматические формы, не имеющие никакого смысла (как в примере Хомского — «Бесцветные зеленые идеи неистово спали»), демонстрируя, что зона Брока может создавать синтаксические структуры сами по себе. Однако из этого не следует, что синтаксис не развивался из некоторой способности к обработке.

По аналогии посмотрим на три маленькие косточки в нашем среднем ухе, которые усиливают звуки. Они присущи млекопитающим — у наших предков — рептилий их не было Оказывается, что у рептилий, тем не менее, есть три косточки на каждой стороне многостворчатой нижней челюсти, пригодной для глотания крупной добычи, но не для жевания, в то время как у млекопитающих есть только одна нижняя челюсть. Из сравнительной анатомии мы знаем, что из‑за их случайного анатомического расположения дае задние кости челюстей рептилии ассимилировались у млекопитающих в ухе для усиления звуков.