Русский

– «Дремлющая бомба», которую академик Сахаров выдумал. Мощнее их нету. Я на лодке служил, которая называлась «подводный бомбовоз». Мы эти бомбы отвозили к берегам Америки, Японии и Китая. Сгружали и затопляли. Она себе лежит на дне хоть десять, хоть тридцать лет. Но если нас, сонных, совсем душить станут, то мы на эти бомбы сигнал пошлем и взорвем. И тогда такая волна на их побережья пойдет, что их с лица земли смоет. Я эти бомбы развозил, и точки в океане знаю.

– Капитан, а если ты все это выдумал? – Кеша едко засмеялся, решив обидеть товарища своим недоверием. Но мир, в котором пребывал Капитан, был стеклянным и прекрасным, и ему была не страшна ирония, которая исходила от Кеши.

– Ключ, который мог послать команду на взрыв, находился в руках особого адмирала при штабе флота, имя которого никто знать не знал. Когда Союз развалился и американцы захватили все штабы и всех генералов и адмиралов купили, этот адмирал исчез и унес с собой ключи от «дремлющих бомб». Американцы этого адмирала искали, но не нашли. Говорят, он ключи с собой возил, а когда пришла пора помирать, передал эти ключи старцу в монастыре. Этот старец раньше был моряк и служил под началом адмирала. Теперь эти ключи старец под иконой держит, и, когда на Россию удавку наденут, старец по едет в назначенное место в горах, откуда подается сигнал, вставит ключ и повернет, и тогда по всему океану пойдут взрывы, и волной смоет врагов России.

Капитан выпустил длинную сизую струю дыма, она достигла Кеши, и тот замер, закрыл глаза, пережидая, когда опасное облако удалится.

Серж сладко опьянел. Ему было тепло. Стоптанные опорки грели ноги. Ему казалось, что он сам принадлежит к «дремлющему народу» и сидящие перед ним персонажи приснились, как шекспировские «пузыри земли», как русские «пузыри подворотен». Он слушает детскую сказку о каких-то ключах от мира, о подводном царстве, где спят морские чудовища, о вещем старце, открывающем в горе волшебный сундук, из которого вылетают бури и молнии. И все, что он пережил, был сон: и жестокий китаец, и злобный карлик, и отважный белорус, и восторженный русский космист. Все это приснилось, и он скоро проснется в своей красивой уютной квартире, и рядом с ним прелестная невеста, и в изголовье кровати стоит букет алых роз.

Профессор, казалось, созрел для кафедральной проповеди. Его глаза перестали смеяться и наполнились загадочной синевой, какая бывает в вершинах мартовских берез. Его большие руки, привыкшие рыться в помойках, побелели и умягчились. Его отяжелевшее рыхлое тело стало легче и крепче. Лицо наполнилось благоговением, словно он услыхал далекую чудную музыку.

– Други мои, – произнес он, протягивая руку и этим жестом прерывая завязавшуюся распрю между Кешей и Капитаном, – послушайте меня, историка, который изучал народы и царства, деяния полководцев и Отцов Церкви. Русский народ потому неухожен, и крыша над ним течет, и на столе его картошка в мундире, и заборы его косые, и дороги его кривые, потому что русский народ не здесь, на земле, строит свой дом. А строит свой чертог на небесах. И только небесное, райское имеет для русского человека подлинный смысл. А земное и бренное для русского человека мнимо и несущественно. Только там, где просияет для него образ рая, там русский человек достигает совершенства. Собор Василия Блаженного – это образ русского рая, и ничего прекраснее в мире, нежели этот бесподобный собор, не существует…

Кеша и Капитан, остановленные Профессором в споре, недовольно смотрели на оратора, превосходившего их в искусстве слова и мысли. Казалось, были готовы оспорить утверждение друга, которое обрекало их на этот полутемный чердак, окурки и обноски, на вечные гонения, которые они терпели от неуемных властей. Но одновременно Профессор возвышенно объяснял их неприкаянность и сиротство, их падение в нищету и ничтожество, делал их носителями высшего смысла.

Серж, опьянев, поместил всех троих в стеклянный синеватый объем. Испытал волшебное изумление от музыки, которая вдруг зазвучала под тесной чердачной крышей. Каждый предмет – сломанные кресла со старомодными колесиками на ножках, труба, обмотанная бурым тряпьем, соломенный абажур, пропускавший сквозь дырочки острые лучи, – все казалось ему драгоценным. Многоглавый собор, словно куст чертополоха, расцвел в малиновых и лиловых цветах. Он летал среди куполов, присаживаясь на душистые цветы, как невесомая бабочка.

– И народ наш, други мои, не лишний в сравнении с другими народами, а скорее другие народы лишние в сравнении с нами. Ибо мало кто из других народов ставит перед собой небесные цели, ради которых Бог сотворил человека и дал ему в управление земное бытие, чтобы тот законы земли уподобил законам небесным. Народ наш не дремлющий, не спящий, а уподоблен человеку, одержимому великой мечтой, охваченному неизъяснимым раздумьем. И только кажется, что он дремлет и видит сон. Но то, что сон на земле, то явь на небе. И то, что явь на земле, то сон на небе…