Русский

Серж заглянул внутрь трубы. Стенки ее были отшлифованы, в ней слышалось тихое гудение. Она уводила наверх, в царство свободы, и Серж сравнил ширину своих плеч с диаметром трубы. Представил, как втискивается в трубу, подобно змее ввинчивается вверх, выбираясь из подземелья. Но тут же подумал, что его предшественник молдаванин предпринял подобную попытку и был убит.

Серж насыпал в машину стиральный порошок. Открыл застекленный люк, в котором засверкал блестящий ротор с множеством отверстий. Натолкал внутрь ворох простыней и затворил люк. На регуляторах выставил режим работы – объем воды, температуру – и нажал пуск.

Машина ожила, тихо затрепетала, стала наполняться водой, чуть слышно булькала, чавкала, пропитывая влагой ткань. А потом вдруг взревела, зарокотала, задрожала, и в стеклянном окне заклубилось белье, забурлила вода, взыграла пена. Ротор крутился, мял, давил, месил материю, полоскал ее мыльной пеной, выедая из нее жир, перхоть, чешуйки кожи, следы человеческих пороков и похотей. Погрохотав, подрожав, машина вдруг умолкала, и из нее по ребристой трубе истекала мутная вода, прямо на бетонный пол, сбегая по желобу в дыру. И как ни был подавлен Серж, как ни болели его иссеченные спина и руки, как ни угнетена была его душа, он находил удовольствие, обслуживая машину, радовался ее разумным действиям.

Его не оставляла мысль о природе случившейся с ним беды. Эта природа таилась не в нем самом, не в его окружении, а в загадочной, незримой реальности, в которой происходили явления, не подвластные разуму. Посылали ему намеки то в виде опереточного китайца на краю преисподней. То в виде рыхлого неопрятного Вавилы, рассказавшего о подземном бункере Сталина, о кудеснике Лукреции Каре, о зловещем миллиардере Кериме Вагипове. Стальной невидимый обруч сжимался вокруг него и вдруг обнаружил себя, стиснул в железных объятиях.

Машина снова принималась крутиться, перебрасывая белье в сверкающем роторе, прилежно вымывая ядовитые пятна блуда. Замирала, выплескивая из себя воду, которая с каждым разом становилась светлей и прозрачней. Наконец, Серж выключил машину, извлек из люка влажные плотные ткани. Отделил одну простыню от другой. Сложил каждую несколько раз. Тяжелую стопку, пахнущую сладковатой химией, отнес к окну в стене, где ее принял бородатый таджик. И уже шипели раскаленные утюги, валил в соседнем отсеке пар, просачиваясь к Сержу туманными струйками.

Вновь загружал машину, слушал ее рокот, дрожание. Высоко над головой, отделенный толщей земли и бетона, был солнечный снежный мир. Чудесная Москва, сиявшая своими фасадами, сосульками, праздничными витринами, мимо которых шел оживленный московский люд, мчались сверкающие автомобили, и можно зайти в уютное кафе, и мечтать за чашечкой кофе, среди молодых лиц, не знакомых, но таких симпатичных и милых.

Ему хотелось есть. Он не ел больше суток. Отказавшись утром от мерзкой снеди, он обрек себя на голодные страдания. Но эти страдания голода, боль в избитой спине, страх, не отпускавший сердце, отвращение ко всему, что его окружало, – все это странно сливалось с рокотом стиральной машины, в котором слышались угрюмые напевы. С миганием красного и зеленого индикатора. С раздражающим запахом химии и тлетворным духом, истекавшим из груды белья. И все это вместе порождало адскую галлюцинацию.

Музыка, как спираль, кругами врезалась в землю, высверливая в ней воронку с уступами, по которым катились волны красноватого цвета. Словно в центр земли была опрокинута Вавилонская башня, наращивала ярусы, погружая их в преисподнюю. По уступам стояли виселицы, эшафоты и колья, на которых мучали грешников. В колесах хрустели кости, рвались сухожилия. Деревянный ворот наматывал на колоду кишки. Хитроумные машины дробили суставы, отсекали конечности, вырывали языки и глаза. В кипящей смоле исчезали лица. Заливали глотки свинцом. В бассейн с голубой кислотой кидали обнаженные жертвы, и они превращались в струйки зловонного дыма. Черные стаи птиц летели к центру земли, садились на плахи и виселицы, несли в своих клювах кости с гниющим мясом, вырванные с корнем глаза. Ад шевелился, дышал. Красные вспышки жаровен, истошные крики мучений были цветомузыкой ада.

Серж очнулся, когда машина внезапно смолкла. Слушал, как тихо журчит вода, вытекая на бетонный пол.

Когда вся груда грязного белья, упавшая из жестяной трубы, была выстирана, и было невмоготу от голода, за ним явился охранник, и с той же сумрачной колонной он вернулся в спальный отсек. Азиаты молились, падая ниц. Кое-кто лежал, отрешенно уставившись в тусклые светильники. Другие возле умывальников стригли бороды большими ножницами с округлыми, затупленными концами.

Белорус Андрей протянул ему на листке бумаги кусочек холодного мяса на косточке и ломоть черного хлеба:

– Подкрепись. Завтра умнее будешь. Привыкнешь.

Серж с благодарностью взял угощение, утоляя невыносимый голод.

Раджаб сидел на койке, мерно раскачиваясь взад и вперед. Глаза его были закрыты.