С открытым забралом

— Ну что вы, что вы! Да у меня язык не повернется просить о таком. Да и на воле никого не осталось. Вон там стоит моя невеста, ее фамилия Стяжкина. Мы из-за ареста — будь он неладен — не успели обручиться.

— Ну и что?

— Обручите нас! — И Валериан протянул вперед сжатую в кулак правую руку.

Гаврилов сперва не понял. Смотрел выпученными глазами. А когда понял, ухмыльнулся, звякнул железными браслетами.

— А вы как были шутником, так и остались. Ну что же, я тоже люблю соленую шутку. — И крикнул: — Эй, Стяжкина Прасковья, немедленно ко мне!

Когда Паня подошла, Гаврилов, осклабясь, спросил:

— Хотела бы ты обручиться с этим человеком?

Она вся подалась к Валериану:

— Да!

— Протяни левую руку.

Когда она протянула руку, Гаврилов надел на эту тонкую смуглую руку железный браслет и цепью соединил его с браслетом на руке Валериана.

— Обручаю вас на веки вечные!

Конвойные захохотали.

— Спасибо, Тимофей Петрович. После победы социалистической революции мы вас не забудем, — проговорил Валериан растроганно.

Глаза Пани были полны слез. То были слезы счастья. Она улыбалась. А он тихо запел:

— Гей, друзья! Вновь жизнь вскипает...

Ему исполнилось двадцать семь лет.

7

Скоро весна. Но здесь, в глухом сибирском краю, ее приближение и не чувствуется. Молчаливо стоят сосны и ели, покрытые тяжелой снежной кухтой, от медвежьих берлог валит пар. Из-за высоченных сугробов не видно крыш селеньица Тутуры: можно проехать мимо и не заметить человеческого жилья.

Тайга, только тайга без конца и края. Царство медведей, у которых только что появилось потомство. Скованная льдом Лена. От морозов лопаются деревья. Здесь истоки могучей реки. До железной дороги триста пятьдесят верст, а то и все четыреста. Неподалеку — священный Байкал.

— Уходить надо. Если замерзнем — все равно, — сказала Паня. — Сидеть здесь прямо-таки невмоготу.

— Не замерзнем, — отозвался он. — Денька через три холода спадут — и махнем в Иркутск. Если хочешь знать, эти четыре ссыльных месяца я считаю самыми счастливыми в жизни... Мы были вместе и любили друг друга. А бежать надо. В Питер!.. Только бы вдруг не объявился в Тутурах Слонимцев! Тогда нашему побегу крышка: я становлюсь суеверным. Куда бы ни приехал — он тут как тут! Впрочем, черт с ним. Все равно дадим тягу! Вот послушай — только что сочинил:

Не прими за усталость, не прими за измену
Ты, вместилище силы, мощный город — магнит.
Завтра снова с тобою, завтра снова надену,
С бодрым криком надену все доспехи для битв...

— Зачем же откладывать на завтра! — со смехом сказала она, протягивая ему заштопанный чулок. — Надевай сегодня свои доспехи для битв и пойдем пилить дрова. Как говорил твой мудрец, ну тот, о брачной жизни?

— А, Кант! Он говорил, что в брачной жизни соединенная пара должна образовывать как бы единую моральную личность. А единой личности не нужна большая роскошная квартира...

Они занимали крошечную комнату в доме крестьянина Поликарпа Головных, промышлявшего извозом, — чуланчик с одним оконцем. И это оконце всегда было покрыто крепкими серебристыми узорами.

Еще никогда Валериан не ощущал такого подъема сил. Он в самом деле чувствовал себя счастливейшим человеком. Матери писал: «Дня не хватает. Если бы его увеличили в два раза, то и этого времени было бы мало. Хорошо, если бы сутки имели 72 часа!»

Нет, не самообразованием занимался он в это время. Весь Верхоленский уезд, все станки и села, по которым были разбросаны политические ссыльные, жили далекой войной на западе. И они с Паней — тоже.

Там еще в июне прошлого года русские войска оставили Галицию. Германское командование пыталось окружить их в Польше, но не сумело: русские вышли из-под охватывающих ударов австро-германских войск. Обе стороны, сильно обескровленные, прекратили боевые действия. Но враг все же углубился в пределы России. Какой-то переломный момент. И Валериан догадывался: ни та, ни другая сторона с силами так и не смогут уже собраться. Потери русских убитыми и ранеными каждый месяц доходят до сотен тысяч! Доверие к союзникам подорвано: они все так же стремятся воевать до последней капли крови русского солдата. Генерал-квартирмейстер штаба Западного фронта Лебедев сказал английскому представителю генералу Ноксу:

— История осудит Англию и Францию за то, что они месяцами таились, как зайцы в своих норах, свалив всю тяжесть на Россию.

И Франция, и Англия в своих резервных складах создали огромные запасы снарядов, пулеметов, пушек. А на запросы русских, у которых не хватает даже винтовок и патронов, отвечают: нечего дать. Они холодно предоставили Россию собственной судьбе. Тот же Нокс в интимном кругу говорил с откровенным цинизмом: «Русские — это наши жертвенные бараны. Они всегда берут на себя роль жертвенных баранов».