Сажайте, и вырастет

Я попытался здраво оценить свои перспективы. По всему выходило, что перспектив нет, совсем. Сцены, одна кошмарнее другой, вставали перед глазами: вот смотрящий камеры, легендарный Слава Кпсс, прощается с ее населением; вот последний раз окидывает взором сто тридцать пять повернутых в его сторону лиц; вот за ним закрывается дверь, вот повисает тревожное молчание, вот проходит один день, затем второй — и все меняется. Славы нет, он на свободе. Джонни нет, Андрюхи тоже. Оба — в карцере, взяты за пьянку. Кто теперь будет дергать хитрые дорожные веревки? А главное: кто будет наводить ужас на толпу из ста голых, полумертвых от тесноты и недосыпа людей?

Потом я вернусь. Между прочим, в ореоле позора. По пьяному делу бросил Трассу! Нанес вред Общему Ходу! Мне немедленно это предъявят. Тот же Слон. Даром что он — парняга при понятиях. Получим все трое: Джонни, я и Малой.

До драки, наверное, не дойдет. Но всякий достойный арестант узнает важную новость: оказывается, последнее время рядом с ним, на Дороге, стояли случайные люди, у которых не было ни ума, ни понятий. Такие — должны находиться в стороне от Общего Хода! Меня и моих приятелей немедленно выкинут с козырной поляны.

Я закурил третью сигарету.

Ничего: впереди еще десять с лишним дней. Я что-нибудь придумаю. А пока — я обязан сделать самое главное и важное. Спрятать грев.

В течение двух часов, то ползая на коленях, то подпрыгивая к нечистому потолку, я тщательно, неторопливо зарядил всю камеру. Растворил в ней всю пачку сигарет и коробок спичек. Затолкал во все дыры, в щели, изготовил из собственной слюны и пыли замазку и ею довершил маскировку.

«Это тебе не чужие миллиарды от налоговой инспекции прятать!» — расхохотался вдруг появившийся Андрюха-нувориш.

«Пошел ты!» — рявкнул я; может быть, даже вслух.

«Как скажешь», — равнодушно ответил мальчик-банкир и исчез. Но правота осталась за ним.

Вошедший утром трюмный потянул носом воздух, куснул губы и сказал:

— Выходи в коридор. Тут же состоялся молниеносный обыск. Я лишился всего сахара и девяти сигарет из двенадцати спрятанных.

— Ты, я так понял, борзый, — произнес трюмный, ужасно благоухая. — Тебе здесь нравится, что ли?

— Нисколько.

— Я думаю, нравится, — как бы не слушая, продолжал менеджер карцера. — У тебя пятнадцать суток срока, да?

— Точно.

— Я тебе сделаю тридцать, — пообещал трюмный. — А вообще, чтоб ты знал, такие, как ты, у меня обычно сидят по сорок пять. Тебе ясно, пацан?

Пацану сравнялось двадцать восемь лет.

— Однозначно, начальник, — ответствовал он, проделав все необходимые пацанские движения: раздвинул в заискивающей улыбке губы, расставил пальцы, всплеснул руками, глазами же изобразил чрезвычайную, из ряда вон выходящую законопослушность. В уме же при этом он проклял как хитроумного вертухая, разгадавшего местонахождение тайников, так и самого себя, не проявившего достаточной изобретательности.

— Еще один раз учую дым, — предупредил трюмный, — сразу довешу еще пятнадцать! За нарушение режима. Ясно?

Пацан повторил церемонию ответа.

Трюмный застегнул замок на нарах. Я немедленно стал прикидывать, каким образом смогу растянуть на двое суток уцелевшие три сигареты. Наверное, я решил бы попросту бросить курить и так обернуть на пользу всю глупую войну с дезодорированным надзирателем, если бы по возвращении из трюма меня ждала прежняя жизнь. Но об этом не приходилось и мечтать. Для поисков выхода мне требовались все ресурсы мозга. Обойтись без курения я не мог.

4

Весь четвертый день я провел в грустных раздумьях. Именно сегодня покинул следственный изолятор «Матросская Тишина» самый важный для меня человек.

Где-то там, двумя этажами выше, в сто семнадцатой хате, у меня дома, сегодня утром выкрикнули:

— Cлава! Тебя на волю заказали!

Сто бедолаг — кроме тех, чья очередь спать, — жадно вытянули шеи, пытаясь увидеть того, кому предназначалась эта фраза, запомнить момент торжества на лице отсидевшего пять лет арестанта, мгновенный блеск глаз, скупой победный жест руки.

Когда-нибудь и мне скажут то же самое. А пока все плохо. Очень плохо.

Друг — ушел. А враг — ждет меня, чтобы напасть и уничтожить.

Очередной сигаретный транш я решил отбить с доходностью пятьдесят процентов. То есть спасти от трюмного не менее половины спрятанного. От каждой сигареты я отломил фильтр — ненужное излишество в моих условиях. Разломил надвое все двадцать бумажных цилиндриков, чтобы облегчить маскировку. Далее я нарочито небрежно сунул несколько жирных окурков в такие места, куда надзиратель заглянет непременно. Он найдет, решит, что дело сделано, и не станет искать дальше. Так я уберегу основное.

Процесс поиска самых хитрых ямок в полу и щелей в стенах продолжался до рассвета.