Сборник "Иван Опалин" [5 книг]

Выяснилось, что заведующего недавно видели в кабинете Лапина, который руководил отделом "За оборону СССР". Лапин, человек с суровым обветренным лицом и колючими глазами, не пользовался в редакции особой популярностью. Он прошел всю Гражданскую, ходил с орденом Красной Звезды, после полученных на войне ранений и контузий хромал на левую ногу и был глуховат. Басаргин подозревал, что Лапин, который воевал по-настоящему, а не три месяца, в глубине души презирает своих коллег, людей в массе штатских и к боевым действиям равнодушных. Когда того требовали обстоятельства, он мог изобразить сердечность, но вообще предпочитал держаться особняком и даже в столовой обычно садился за отдельный стол.

— Интересно, что Поликарп забыл у Лапина? — спросил Глебов и, не дожидаясь ответа, высказал догадку: — Наверное, от Кострицыной прячется. Небось опять ему скандал устроила из-за своих выкроек.

Несколько раз в месяц "Красный рабочий" печатал уменьшенные выкройки одежды, и каждый раз происходило одно и то же: места никогда не хватало, в итоге чертеж втискивали на какой-нибудь огрызок в несколько квадратных сантиметров. Рассмотреть пояснения к такому чертежу можно было разве что с лупой, и то не всегда. Это являлось источником постоянных переживаний для создательницы выкроек Кострицыной, которая относилась к своему делу серьезно, обижалась до слез на такое отношение и самозабвенно ругалась с редакторами.

— Поликарп Игнатьевич, ну как вы могли? Вы же обещали! Опять люди жалуются, что ничего не разобрать… Да у вас реклама какого-нибудь "Ночного экспресса" больше места занимает, чем мои несчастные выкройки!

— "Ночной экспресс" — объявление коммерческое, за деньги, — отвечал заведующий. — Фильм с Гарри Пилем[67], сверхбоевик как-никак…

— Поищем Поликарпа у Лапина, — предложил Глебов, поворачиваясь к Басаргину.

Максим Александрович предпочел бы идти один, но Глебов увязался за ним. У Лапина они выяснили, что заведующий уже ушел.

— Кажется, он сейчас у Должанского, — сказал бывший военный.

Должанский занимался в газете поэтическим отделом и был известен тем, что каждому автору вежливо говорил, что его стихи обещают большое будущее. Но Басаргину приходилось наблюдать и другого Должанского, который так выразительно зачитывал вслух худшие места из графоманских виршей, которые ему присылали, что присутствующие буквально катались от хохота.

— Идем к Должанскому, — объявил Глебов, и вдвоем с Басаргиным они покинули кабинет Лапина с портретом Фрунзе на стене.

Максим Александрович повеселел, и даже голова у него перестала болеть. Ситуация стала казаться абсурдной, и по писательской привычке он стал прикидывать в уме сюжет: "Учреждение, затерянное в недрах… ну, скажем, московского небоскреба… Служащие ищут начальника — и никак не могут его найти…"

— Старик, я слышал, ты комедию написал? — донесся до него голос Глебова.

Максим Александрович вздрогнул и остановился возле стенда, который доступными средствами призывал к активной борьбе с пьянством. На самодельном плакате из бутылки вылезала зеленая змея и пыталась вцепиться в синего гражданина, нацелившегося эту бутылку выпить. Судя по решительному виду пьяницы, змее всерьез грозила участь быть употребленной на закуску. Между собой остряки Дворца труда называли этот плакат "Призрак коммунизма" и "Чудное виденье".

— Кто сказал… — начал Басаргин.

— Леля, — ответил Степа, усмехнувшись. — Сказала, что перепечатывала текст для тебя на машинке… И ты просил никому не говорить.

Писатель уже овладел собой и, как ему казалось, принял безразличный вид.

— Ну, слушай… Это так… Первый опыт… Пьесы вообще писать тяжело…

— Я знаю, — небрежно кивнул Глебов. — Сам собираюсь написать одну штучку… Ты куда свою пьесу отнес? К Мейерхольду? В Художественный?

— В Театр сатиры.

— Ну… ну… А что так? Думаешь, там больше шансов? Не, брат. — Только что Басаргин был "стариком", и вот уже Степа определил его в "братья", не замечая, насколько дико звучат такие перемены. — Дерзать надо. Надо дерзать… Сатира — это что? Мещанский театр, мещанская публика… нэпманы…

Басаргину сделалось скучно. Он отлично знал, почему Глебову хотелось попасть на сцену: театр был золотой жилой, драматурги получали не только гонорар за пьесу, но и отчисления с каждого представления. Именно поэтому в театр рвались все, кто с грехом пополам освоил правила правописания, — и именно поэтому в драматургической сфере так ожесточенно топтали конкурентов, не гнушаясь никакими методами. "Ну а я? — подумал Басаргин. — Чего же хочу я? Ведь не ради же денег я затеял все это — точнее, не только ради денег… Хотя какая разница — все равно же ничего не вышло…"