Седьмая беда атамана

За главными устроителями скачек, мельтеша головами, неотступно бродила по лугу шумливая, заинтересованная толпа, ей нужно было все знать, во все вникнуть, чтобы не прогадать, на какого скакуна сделать ставку. Хозяева коней то и дело обращались к толпе за поддержкой, и она отзывалась то пронзительными криками одобрения, то волчьим воем протеста. Расходившиеся страсти вскоре накалились до того, что обиженный Мирген съездил кому-то из сородичей по зубам и сам получил добрую оплеуху. Та оплеуха произвела впечатление на Миргена, он несколько поостыл, обмяк и уже не отходил от Ивана. А Иван оценивающе поглядывал на поджарых и тонконогих скакунов, смирно стоявших в стороне под присмотром наездников, и с гордостью думал, что Гнедко ни за что не уступит им в резвости. Ах, если б мог Иван выставить сейчас своего скакуна! Но Гнедка хорошо знали по всей кызыльской степи, да и Ивана могли опознать и тут же арестовать.

— Добрый конь Гнедко, — только и сказал, протискиваясь сквозь толпу, Иван.

Когда же первая группа всадников кое-как выстроилась в шеренгу, люди невольно потянулись взглядами к рослому игреневому жеребцу, на котором, приподнявшись в стременах, с независимым видом сидел золотушный мальчонка лет семи в красной, с белыми завитками по подолу рубахе. Мальчонка без страха поглядывал вперед. Время от времени он поглаживал жеребца по искрящейся на солнце шее. На эти ласки Игренька отвечал частыми кивками умной головы. Конь, что и говорить, был отменный, из той самой породы, которую завез в Сибирь Константин Иваницкий.

Наконец сутулый хакас, старейшина одного из влиятельных кызыльских родов, торжественно поднял и тут же резко опустил руку. И тогда, взвихрив седую пыль, кони рванулись разом. Игренька сперва оказался в самом центре, маленький наездник собрался в комочек, приник к стриженой гриве жеребца, полностью слился со скакуном. Мальчонка не торопил коня, не охаживал его плетью, как это делали другие, он доверился Игреньке, дав ему свободу, и конь легко и радостно понес его по ровной степи к дальним курганам, что хорошо просматривались на бугре.

Со звоном летели из-под кованых копыт камни, вихрилась и густела горячая пыль. Всадники обогнули растянувшийся по плато улус и спустились в лощину, их не стало видно с луга, лишь глухой грохот копыт красноречиво говорил о разгоравшейся там борьбе и о том, что победа и на этот раз будет нелегкой.

Вглядываясь в подернутую синевой даль, чтобы не прозевать момент, когда конная ватага будет опять на виду, Иван вспомнил вдруг полковые скачки в Красноярске. Это было осенью четырнадцатого, перед отправкой казаков на фронт. От каждой сотни в поединке участвовало по три человека, и сотник Нелюбов доверил Ивану свою кобылу.

— Придешь первым — упою до беспамятства, до смерти, подкачаешь — тогда уж пеняй на себя, быть тебе на гауптвахте за покалеченную лошадь, — сказал Нелюбов.

Она засекалась на передние ноги, рыжая Сотникова англичанка, но это была удивительно резвая и выносливая лошадь. Она, как ласточка, летела по воздуху, лишь чуть-чуть касаясь копытами земли, Иван не жалел ни ее, ни себя, они отчаянно, с рвущимся из груди сердцем, прыгали через колючую проволоку, натянутую на высоте седла, затем одолевали какие-то канавы, взмывали вверх и падали в пропасти. Едва не распоров себе живот и не покалечив ноги, англичанка взяла приз, обойдя ближайшего соперника на пять корпусов.

Нелюбов благодарно гладил кобылу по плечу и ребрам, а она, тяжело дыша, дрожала всем телом и у аккуратных холеных копыт ее розово пузырилась кровь. Иван и тогда не испытывал жалости к загнанной лошади — все его существо распирала ни с чем не сравнимая радость победы и необыкновенная гордость, что вот он, Иван, оказался первым.

Те скачки многое изменили в судьбе Соловьева. Нелюбов оценил его казачью лихость: подарил трофейную немецкую бритву, сразу же приблизил к себе, сделав своим денщиком. Да, Павел Яковлевич был человек что надо, берег он Ивана, не пускал в жаркие сечи, а по возможности держал в обозе. А вот себя не уберег Нелюбов от вражеской пули, ужалила она его и навсегда выбила из седла, и случилось то в темных Карпатах…

Кони появились из-за бугра внезапно, они шли кучно, подбирая под себя степной простор. С вытянутыми вспененными мордами ухо в ухо мчались Игренька и редкая по красоте караковая лошадь, которой управлял опытный всадник — он уверенно вывел караковую на полкорпуса вперед, когда до финиша оставалось всего каких-то триста саженей.

Казалось, исход скачки решен. Но здесь и случилось настоящее чудо; Игренька услышал уходящее от него тяжелое дыхание караковой, услышал пронзительный свист мальчонки, прилипшего к его холке, и рванулся вдогонку так, словно впервые почувствовал свободный повод. Он скакал на самом пределе своих могучих молодых сил, показывал людям все, на что только был способен, и сам удивлялся себе. Он несся по степи ураганом, и жалкой оказалась робкая попытка задыхавшейся караковой хоть на секунду удержаться рядом с ним. Жеребец уверенно отбросил ее далеко назад.