Семь столпов мудрости

«О проказник из проказников, — сказал он, — если позволит Бог, он унаследовал мою доблесть, но, хвала Богу, еще не унаследовал моей силы; и если я найду за ним вину, то задам ему перцу. Несомненно, ты очень мудр». В итоге наша беседа закончилась на том, что я должен уйти на свободное место и ждать событий. Мы наняли двадцать верблюдов для перевозки взрывчатки; и завтрашний день, через два часа после самолета, был намечен для нашего отправления.

Самолет был своеобразным регулятором общественной жизни в лагере Гувейра. Арабы, как всегда, на ногах до рассвета, ждали его; Мастур ставил раба на вершину утеса, чтобы тот подал первое предупреждение. Когда приближался положенный час, арабы начинали подходить к скалам, болтая между собой и не теряя беспечности. Зайдя под скалы, каждый взбирался на облюбованный им уступ. Затем влезал Мастур со стайкой своих рабов, с кофе в котелке и ковром. В укромном тенистом уголке они сидели с Аудой и говорили, пока возбужденная дрожь не напрягала переполненные уступы — кто-то первым слышал пение двигателя над перевалом Штар.

Каждый вжимался в скалу и, замерев, ждал, пока враг тщетно кружил над странной панорамой этих малиновых скал, которые были усеяны тысячами арабов в разноцветных нарядах, угнездившихся, как ибисы, в каждой трещине. Самолет сбрасывал три, или четыре, или пять бомб, смотря какой был день недели. Эти взрывы плотного дыма садились на серовато-зеленую равнину компактно, как хлопья сливок, по несколько минут корчась в безветренном воздухе, прежде чем медленно растекались и блекли. Хотя мы знали, что это не представляло угрозы, все же не могли не затаить дыхание, когда нарастающий резкий звук падающих бомб слышался над головой сквозь шум двигателей.

Глава LXII

Мы радостно оставили Гувейру с ее шумом и пылом. Как только от нас отвязался конвой мух, мы сделали привал: на самом деле, не было нужды спешить, и двое несчастных рядом со мной испытывали такую жару, какой никогда не знали; такую, что удушливый воздух застывал на наших лицах, как железная маска. Было достойно восхищения видеть, как они боролись с собой, чтобы не заговорить об этом, и как они были способны хранить дух предприятия Акабы и держаться твердо, подобно арабам; но в этом молчании сержанты зашли далеко за пределы своих возможностей. Незнание арабского заставляло их проявлять такую излишнюю отвагу, так как сами арабы громко жаловались на тиранию солнца и духоту; но пробный эффект был благотворным, и, чтобы подыграть им, я делал вид, что получаю удовольствие.

Под конец дня мы вышли дальше и остановились на ночь под толстой оградой из тамариска. Лагерь был прекрасен, потому что за нами поднималась скала, около четырехсот футов высотой, темно-красная в лучах заката. Под ногами у нас расстилалась глина цвета буйволовой кожи, твердая и заглушающая шаги, как деревянный настил, ровная, как озеро, по полмили в каждую сторону; и на низком хребте с одной стороны стояла роща кустов коричневого тамариска, обрамленных редкой бахромой пыльной зелени, блеклой от засухи и солнечного света, они были почти того же серебристо-серого цвета, как листья олив вокруг Лебо[95], когда ветер от устья реки шевелил траву в долине, и деревья казались бледными.

Мы ехали в Рамм, к северному водоему бени-атийе: место, всколыхнувшее мои мысли, потому что даже не склонные к сантиментам ховейтат говорили мне, что здесь красиво. Завтрашний день начался бы с нашего вступления туда; но очень рано, когда еще светили звезды, меня разбудил Аид, скромный шериф харит, сопровождающий нас. Он приполз ко мне и сказал дрожащим голосом: «Господин, я ослеп». Я заставил его лечь и почувствовал, что он дрожит, как от холода; но все, что он мог сказать — ночью, проснувшись, он ничего не видел, только чувствовал боль в глазах. Блики солнца выжгли их.

^{Алленби}

День еще только начинался, когда мы ехали между двумя крупными пиками из песчаника к подножию длинного, мягкого откоса, который сливался с куполообразными холмами впереди. Они были покрыты тамариском; мне сказали, что это начало долины Рамм. Мы взглянули влево, на длинную стену скал, которая высилась отвесно, как волна в тысячу футов, к середине долины; другая арка была с правой стороны, напротив, линия крутых красных каменных холмов. Мы поехали вверх по склону, продираясь через ломкие заросли.

Пока мы шли, кустарник группировался в рощицы, спутанные листья которых принимали более насыщенный оттенок зелени, еще более чистый на фоне участков песка веселого нежно-розового цвета. Подъем стал мягким, пока долина не превратилась в закрытую наклонную равнину. Горы справа стали выше и острее, прямо в противоположность другой стороне, которая выпрямилась в один массивный красный вал. Они сливались, пока только две мили не разделяли их: и там постепенно поднимались, пока их параллельные парапеты не оказались где-то в тысяче футов над нами, убегая вперед на мили по прямой дороге.