Сергей Петрович Хозаров и Мари Ступицына

– Честь имею рекомендоваться: я девица Замшева, у которой Сергей Петрович, бывши холостым, квартировал.

– А!.. Что же вам угодно? – произнесла Мамилова, взглянув на Татьяну Ивановну довольно подозрительно.

– Он поручал мне, Варвара Александровна, заложить ваши вещи, но теперь уже давно срок истек, ни капитала, ни процентов они не платят, так я пришла вас предуведомить.

– Благодарю вас, моя милая! В какой сумме мои вещи заложены?

– Две тысячи семьсот пятьдесят рублей с процентами; взято было только на один месяц; а теперь вот сколько времени прошло без всякой уплаты!

– Благодарю вас… Я знаю: мы поправим как-нибудь это дело.

– Сергей Петрович, вероятно, на вас и надеялись. Сами они, это уж известно, ничего не имеют, но говорят, что они от вас тысяч десять в год могут получить.

– От меня получить десять тысяч… Это почему?

– Да ведь как? Кто их разберет: они говорят, что могут; еще говорят, если захочу, так и не это получу; как липку, говорят, обдеру, так и тут ни слова не скажет, потому что влюблена.

Мамилова побледнела.

– Он говорил вам, что я в него влюблена? Он осмелился это сказать вам?

– Не мне одной, Варвара Александровна, он, я думаю, это целой Москве разблаговестил.

– Довольно… Бога ради, довольно! Или нет, скажите!.. Я должна выпить горькую чашу до дна… Сядьте и расскажите, что он вам еще говорил про меня?

– Варвара Александровна! Я очень хорошо понимаю ваше положение и потому пришла к вам, – сказала Татьяна Ивановна. – Он говорит ужасные вещи. Он говорит, что вы в него влюблены, или, прямее сказать: у вас с ним интрига, и потому он надеется с вас получить деньги. Я сама, Варвара Александровна, им обманута, потому-то мне и горько. Сначала ведь, как бес какой-нибудь обольстил: ну, пришел нарядный, ласковый, вежливый, просто прелесть: ну, думала, человек с совестью, отчего же не оказать доверия. А вот что вышло после: во сне не снилось такой обиды; на целый век хотел уродом сделать; как будто какую-нибудь развратную изувечил. И с вами таким же образом хотел поступить. «Прибью, говорит, если денег не даст».

В конце этого монолога у Татьяны Ивановны, от полноты горестных чувствований, на глазах появились слезы.

– Нет… Довольно… Заклинаю вас, довольно!.. Я не в состоянии более слушать ваших ужасных слов, – сказала, тоже очень расстроившись, Варвара Александровна. – Нет, это выше моих сил, – сказала она, вставая, – я должна сорвать с него маску, я сама отравлю его семейное счастье, которое устроила; я все расскажу жене и предостерегу по крайней мере на будущее время несчастную жертву общей нашей ошибки.

Варвара Александровна была, видно, сильно взволнована, и, не помня себя, она даже докурила папироску донельзя и обожгла себе губы.

– Ничего… – говорила она как будто бы сама с собою. – Люди жгутся больнее огня. Не огорчайтесь, моя милая, – продолжала она, обращаясь к Татьяне Ивановне, – мы обе обмануты.

– Ваше дело, Варвара Александровна, другое; вы имеете состояние, а у меня только ведь собственные труды и больше ничего, – около тысячи рублей для меня не безделица. Не можете ли, благодетельница моя, мне хоть частичку уплатить. Вас он, может, посовестится и заплатит вам.

– Ни за него, ни для него я не имею денег, – отвечала Варвара Александровна, – но если вы бедны, вот вам пятьдесят рублей, но только это от меня; его же вы можете и должны считать подлецом на всю жизнь.

Татьяна Ивановна весьма обрадовалась пятидесяти рублям; поцеловала в восторге у Варвары Александровны руку и потом, попросив не оставлять ее и на дальнейшее время своим расположением, отправилась домой.

Варвара Александровна тотчас же решилась ехать к старухе Ступицыной и, вызвав Мари, обеим им рассказать о низких поступках Хозарова. Нетерпение ее было чрезвычайно сильно: не дожидаясь своего экипажа, она отправилась на извозчике, и даже без человека, а потом вошла без доклада. Странная и совершенно неожиданная для нее сцена представилась ее глазам: Мари сидела рядом с офицером, и в самую минуту входа Варвары Александровны уста молодых людей слились в первый поцелуй преступной любви.

Пириневский и Мари, при появлении постороннего лица, отскочили один от другого. Варвара Александровна едва имела силы совладать с собою. Сконфузившись, растерявшись и не зная, что начать делать и говорить, спросила она тоже совершенно потерявшуюся Мари о матери, потом села, а затем, услышав, что Катерина Архиповна больна и теперь заснула, гостья встала и, почти не простившись, отправилась домой.

Там написала она следующее письмо к известной своей приятельнице:

«Chere Claudine!