Сестры из Сен-Круа

— Погодите, — сказал Смолли. — Так вы говорите, его сестра знала об этом отпуске?

Том пожал плечами.

— Не знаю, знала ли она, что он мне его дал, но она просила его об этом, и он говорил, что напишет ей.

— Вы сказали об этом суду? — спросил Смолли. — Что он мог рассказать сестре о вашем отпуске?

— Я говорил лейтенанту Хиллу, — ответил Том, — но он сказал, что это неважно. Ее же здесь нет, если она и знала, то не скажет, да еще и неизвестно, знала или нет.

Капеллан нахмурился, но сказал только:

— Продолжайте.

И Том стал рассказывать обо всем, что произошло дальше, вплоть до ареста его сержантом Такером в разрушенном сарае.

— Но как же вы собирались сообщить Молли, что вы там? — спросил капеллан.

— Я хотел прийти к ней в монастырь, — сказал Том. — В Альбере мне нечего было делать. Но чтобы найти Сен-Круа, нужно было добраться сначала до Альбера.

В дверь громко постучали, капрал отпер ее и впустил солдата с двумя котелками: в одном был темный чай, а в другом лежал хлеб с вареньем.

Падре спросил:

— Вы курите, Картер?

Том сказал, что курит.

— Я тоже, — сказал падре. — Пойду куплю нам сигарет.

Он исчез, оставив Тома пить чай и нехотя откусывать маленькими кусочками хлеб с вареньем. Оказавшись за дверью, капеллан торопливо зашагал вниз по лестнице и отправился на поиски — но не пачки дешевых сигарет, а адъютанта. Наконец он застал майора Роулинза со стаканом виски в руке.

— Простите, сэр, — сказал он, — но, думаю, казнь Картера следует отложить.

Майор поставил стакан и сказал:

— Отложить? Это еще зачем?

— Появились новые доказательства, — доказательства, которые не прозвучали на суде, — объяснил Смолли и пересказал адъютанту то, о чем узнал от Тома.

— Это не имеет значения, — отрезал майор.

— Я бы сказал, что это имеет очень большое значение, сэр, — храбро возразил Смолли. — Это может доказать, что у этого человека был пропуск, то есть он не оставил часть самовольно.

— Неважно, выдали ему пропуск или нет, — резко сказал майор. — Солдат отсутствовал в своей части, находясь на действительной службе. Его пропуск, если он и был, датирован, по его собственному признанию, восьмым июля. А он был арестован третьего июля, следовательно, ушел самовольно.

— Но разве наличие пропуска не должно повлиять на его приговор? — настаивал лейтенант Смолли, несмотря на гневное выражение лица старшего офицера. — Это означало бы, что он не имел намерения дезертировать. Разве нельзя смягчить его приговор при таких обстоятельствах?

— Лейтенант Смолли, приговор этому солдату утвержден на самом высоком уровне. Единственный офицер, выступивший за то, чтобы смягчить приговор, — полковник Джонсон, а он даже не знает этого человека.

— Он его командир, — сказал Смолли.

— Совершенно верно, — сказал Роулинз. — Он не может знать каждого в батальоне. Гораздо важнее послушать тех, кто знал его лично. В любом случае приговор утвержден самим Хейгом, так что теперь уже поздно пытаться его изменить. — Увидев выражение лица капеллана, он добавил: — Послушайте, Смолли, я понимаю, что вам все это видится по-другому, вы, духовные лица, совсем иначе смотрите на вещи, но я простой солдат, и этот человек бросил своих товарищей и ушел по своим личным делам, пока они были под обстрелом. У меня нет времени возиться с такими. Казнь состоится завтра утром, как и планировалось.

— Та женщина, на которой он надеялся жениться, сейчас в монастырском госпитале в Сен-Круа, — сказал Смолли. — Я могу съездить туда и привезти ее.

— Привезти? — переспросил Роулинз, словно не веря своим ушам. — Это еще зачем? Посмотреть, как он будет умирать?

— Нет, сэр. Я мог бы их обвенчать. Арестованного так или иначе расстреляют, но его жена и ребенок будут защищены его фамилией.

— Я бы не назвал это защитой в таких обстоятельствах, — отрезал Роулинз. — В любом случае идея абсурдная. Предлагаю вам вернуться к арестованному и исполнять свой долг. И помните — этот человек дезертир.

Смолли вернулся в комнату наверху с сигаретами, блокнотом и карандашом. Охрану уже сменили — новые люди молчаливо стояли у двери и у окна. Том сидел за столом и глядел в окно на вечернее небо. Он проследил глазами за стаей птиц, летящих устраиваться на ночлег, за их черными силуэтами на фоне красного неба и с внезапной, потрясшей его до глубины души горечью понял, что больше никогда не увидит заката.

Смолли поставил на стол масляную лампу и положил рядом с Томом карандаш и бумагу. Затем закурил и передал пачку Тому.

— Я подумал, что вы захотите написать Молли письмо, — тихо сказал он. Ему хотелось предложить Тому духовное утешение, но он знал, что из этого ничего не выйдет, пока не решены практические вопросы.

Том оторвал взгляд от окна и закурил.

— Спасибо, — сказал он, взял карандаш и начал писать.

Милая моя Молли,