Шаляпин

«Я и раньте бывал у Тонкова, ходил в гости к нему с моим отцом и матерью. Мне очень нравилось у крестного. В мастерской стоял стеклянный шкаф, и в нем на полках были аккуратно разложены сапожные колодки, кожи. Запах кожи очень привлекал меня, а колодками хотелось играть. И все было весьма занятно. А особенно нравилась мне жена Тонкова. Каждый раз, когда я приходил, она угощала меня орехами и мятными пряниками. Голос у нее был ласковый, мягкий и странно сливался для меня с запахом пряников; она говорит, а я смотрю в рот ей, и кажется, что она не словами говорит, а душистыми пряниками […].

Я пошел в сапожники охотно, будучи уверен, что это лучше, чем учить таблицу умножения да еще не только по порядку, а и вразбивку. А тут еще мать сшила мне два фартука с нагрудниками!»

Было мальчику в ту пору всего девять лет. Стал он учиться, как сучить дратву, набивать набойки. Оказался смышленым. Многие годы спустя, находясь на гастролях в Южной Америке, он пытался научить заграничного сапожника искусству сучения дратвы «по-русски». Пробыл он, однако, у Тонкова недолго: заболел скарлатиной и очутился в больнице. Именно в те дни от той же болезни умерли его маленькие брат и сестра.

Затем Федю отдали в учение другому сапожнику (отец боялся, что у крестного многому не научишься, — будет он мальчика жалеть и как следует с него не взыскивать). У сапожника Андреева пришлось круто. Работа с раннего утра до сумерек, а под праздники — до полуночи. Делать приходилось многое: набойки набивать, полы мыть, самовары ставить, на базар с хозяйкой ходить. Доставалось частенько от хозяина и от взрослых мастеров. При этом били крепко, беспощадно.

«Но здесь я научился сносно работать и даже начал сам делать по праздникам небольшие починки: набивал набойку на стоптанный каблук, накладывал заплаты […].

Хозяин кормил недурно, но мне очень часто не хватало времени для того, чтобы поесть досыта.

А тут еще был очень неудачный порядок: щи подавались в общей миске, и все должны были сначала хлебать пустые щи, а потом, когда дневальный мастер ударял по краю миски ложкой, можно было таскать и мясо. Само собою разумеется, что следовало торопиться, доставать куски покрупнее и почаще. Ну, а когда большие замечали, что быстро жуешь куски или глотаешь их недожеванными, дневальный мастер ударял по лбу ложкой:

— Не торопись, стерва!

Умелый человек и деревянной ложкой может посадить на лбу солидный желвак!»

Федору пришлось изобрести немало хитростей, прежде чем отец согласился забрать его от Андреева.

Учился он потом у токаря. Но и здесь толку не получилось.

От всех попыток изучить какое-либо мастерство в памяти только оставалось, что били его, что недоедал он каждый день, что видел кругом людей, озверевших от работы, нужды, водки, темноты и безнадежности.

Отец сообразил, должно быть, что из сына мастерового не выйдет, что нужно для него искать иное дело. Придя к такому решению, он поместил Федю в городское училище, чтобы тот покрепче грамоте научился.

Так текло детство. Вынести пришлось немало. Федор, к счастью, отличался завидным здоровьем. Высокий, физически крепкий, но постоянно голодный, он мог многое вытерпеть. Как бы сложилась его судьба, если бы не открылось у этого мальчика нечто такое, что определило его путь в жизни?

Когда Федор окончил шестое городское училище, Иван Яковлевич рассудил, что образование сына завершено, и если мастерового, как видно, из него не получится, то следует пустить его по иной стезе. Сделать его писарем, благо почерком тот пошел в отца.

Так наступила новая полоса в жизни мальчика. Теперь его стали обучать не ремеслу, а готовить из него канцеляриста. Отец устроил его писцом вначале в уездную земскую управу, затем в частную ссудную казну (проще говоря, к ростовщику), далее — в судебную палату. Нигде мальчик на службе долго не задерживался. Писарское дело было ему явно не по нутру. А из судебной палаты его выгнали после того, как он на улице потерял служебные бумаги. И в наказание — дома новые побои, но мальчик уже готов был сопротивляться отцу, в обиду себя он давать не желал.