Шерли

– И вот я здесь, говорю с тобой – хотя думала, нам не суждено уже перемолвиться словом. Вижу, как охотно ты меня слушаешь и ласково смотришь. А ведь я, совсем отчаявшись, не смела даже надеяться…

Мур вздохнул, почти застонал и прикрыл глаза рукой.

– Дай, Боже, мне сил выздороветь и загладить свою вину, – произнес он.

– Какую вину?

– Не будем пока говорить об этом, я слишком слаб для подобных тем. Миссис Прайер находилась с тобой во время болезни?

– Да. – Каролина широко улыбнулась. – Ты же знаешь, что она моя мама?

– Да, слышал… Гортензия сообщила. Но я хотел бы услышать новости от тебя. Ты стала счастливее?

– Еще бы! Она так дорога мне, словами не выразить. Я уже едва дышала, а она подняла меня на ноги.

– И вот я слышу об этом ровно в тот момент, когда сам едва держусь на ногах. И поделом мне!

– Я вовсе не желала тебя упрекать.

– Прости, у меня в мыслях полная сумятица, а каждое твое слово, каждый взгляд, озаряющий твое дивное личико, кружит голову еще сильнее. Иди сюда, Лина, дай мне руку, если только тебя не пугают мои костлявые пальцы.

Она взяла его руку в свои ладони, склонила голову и les effleura de ses lèvres[127] (я пишу это по-французски, поскольку на французском оно звучит более изящно). Мур очень взволновался и уронил пару слезинок на впалую щеку.

– Я сохраню сегодняшний день в своем сердце, Лина. А этот поцелуй – особенно… И когда-нибудь напомню о нем.

Мартин распахнул дверь и строго произнес:

– Выходите! Живее, вы и так задержались, просидели там целых двадцать минут.

– Не смей понукать ее, ты, мальчишка!

– Роберт, я не могу больше оставаться.

– Ты вернешься, обещаешь?

– Нет, не вернется, – ответил вместо нее Мартин. – Больше никаких встреч, с меня довольно хлопот. Разок еще можно было повеселиться, но снова утруждать себя я не намерен.

– Ах, не намерен, значит?

– Не надо! Не ссорьтесь! Если бы не Мартин, мы бы сегодня не увиделись. И я приду снова, если пожелаешь.

– Это единственное желание, что у меня осталось!

– Идемте же! Моя мать уже подымается с постели. Не дай бог, застанет вас на лестнице, мисс Каролина! И нет, прощаться вы не будете! – Он оттеснил ее от Мура. – Вы идете вниз.

– Но, Мартин, моя шаль…

– Она у меня. Отдам, когда спуститесь.

Мартин вынудил их расстаться, не позволив сказать более ни слова (впрочем, они простились красноречивыми взглядами). Он увел Каролину вниз. У самых дверей закутал в шаль и только собрался потребовать награды, заявив: «А теперь, мисс Каролина, вы должны мне поцелуй», – как вдруг лестница заскрипела под ногами матери. А может, то сказалась юношеская застенчивость, однако прежде, чем коварные слова слетели с его губ, Каролина, поскальзываясь, уже брела прочь по заснеженной дороге.

– Ладно, все равно она моя должница, и я свое получу.

Мартин убеждал себя, что не струсил, ему просто помешали обстоятельства. Он недооценивал свое благородство и отчего-то считал себя человеком не самых высоких моральных устоев.

Глава 34. Семейный разлад, или замечательный пример благочестивой стойкости при исполнении религиозного долга

Отведав вкус авантюры, Мартин жаждал новых интриг; испытав однажды собственное могущество, не желал упускать власть из рук. Мисс Хелстоун – та самая девушка, которую прежде он считал уродиной, а ныне не мог изгнать из головы ни днем, ни ночью, ни во тьме ни при ярком свете, – один раз уже побывала в его руках. Если это более не повторится, будет досадно.

Пусть Мартин всего лишь мальчик, но мальчик необычный и мужчиной обещал вырасти неординарным. Да, через несколько лет он приложит усилия, чтобы переломить свою натуру и приспособиться к окружающему миру, но у него ничего не выйдет; он так и будет нести печать своеобразия. Пока же Мартин маялся от безделья в школе и размышлял, как бы половчее продолжить повесть своих приключений. Он не знал еще тогда, сколько едва начатых книг завершаются на первой же или второй главе.

В субботу остаток дня Мартин провел в лесу над томиком сказок и другой, еще не написанной книгой, существовавшей лишь в его воображении. Грядущее воскресенье навевало самые тоскливые мысли – церковные праздники и религиозные обряды никогда не вызывали у него радости. Даже родители Мартина по молодости пытались покинуть лоно англиканской церкви, но в один печальный день сдались и с тех пор каждую неделю всем цветущим семейством заполняли скамью в церквушке Брайрфилда. Правда, мистер Йорк утверждал, будто не видит особой разницы между различными верованиями, а миссис Йорк всячески превозносила моравов и квакеров, однако, как известно, оба так и не решились примкнуть к какой-либо общине.

Итак, Мартин терпеть не мог воскресенья, потому что служба длилась невыносимо долго, а проповеди вызывали тошноту, однако нынче по здравом размышлении увидал в завтрашнем дне неведомую доселе прелесть.