Штормовые времена

Джеймс Уилмот являлся к ним ежедневно. Филипп снабжал его регулярно приходившими лондонскими газетами. Они часами беседовали о политике, расходясь во мнениях лишь для поддержания дискуссии. Если же собеседники начинали горячиться, Уилмот неизменно откланивался, словно не мог позволить себе ссоры.

– Унылый малый! – восклицал Филипп. – Иногда я удивляюсь, за что он мне нравится. Но ведь нравится.

– Он тебе нравится, потому что у него есть мозги, – замечала Аделина. – У него прекрасный ум. Удивляюсь, почему он не достиг большего в жизни.

– Он говорит, что ему тяжело. Он не может продолжать здесь жить. Он собирается заняться землей и фермой.

– Помоги ему Бог!

– Я тоже бы этого хотел.

– Разве ты здесь несчастлив, Филипп?

– Счастлив, но здесь больше французского, чем я думал, и так много вечеринок и сплетен, что мы с тем же успехом могли остаться в Индии. Что-то все же меня здесь не устраивает. – Филипп сунул руки в карманы и принялся расхаживать по комнате.

– Однако ты же прекрасно проводишь время с офицерами в форте. Ты великолепно рыбачишь. Осенью будешь охотиться на уток и оленей.

Филипп нахмурился и надул губы.

– Охота на оленей! – воскликнул он. – Стрелять в оленей! Для человека, который загонял вожака верхом на коне. Это варварство!

– Тогда не делай этого.

Он сердито посмотрел на нее.

– Ну, должен же я хоть что-нибудь делать! Человек не может сидеть сложа руки целыми днями.

Аделина в это время шила юбочку для будущего ребенка. Рукоделие было из тонкой белой фланели с вышитым над фестончатым подолом узором из виноградных листьев. Аделина была искусной рукодельницей, и никакие узоры не составляли для нее труда. Она отложила иголку и заметила:

– Беда в том, что тебе слишком хорошо. Если бы ты был несчастным или больным, как я, то был бы рад сидеть спокойно.

– Ты не несчастна и не больна, – возразил он. – Или не будешь больной, если прекратишь так немилосердно шнуроваться.

– Значит, ты хочешь, чтобы я выглядела, как стог сена?

– Держу пари, твоя мать никогда не шнуровалась в семейном кругу.

– Конечно, шнуровалась! Никто не подозревал, что она ждет ребенка.

– Неудивительно, что она похоронила четверых.

Аделина швырнула юбочку младенца на пол и вскочила. Она была прекрасна.

В этот момент Мари ввела в комнату Уилмота. Тот бросил на Аделину восхищенный взгляд, взял ее руку, склонился и поцеловал.

– Ты становишься французом, – заметил Филипп. – Честное слово!

– Светскость приличествует этой гостиной и приличествует миссис Уайток, – ответил Уилмот без всякого смущения. И посмотрел на Аделину.

– Мне нравится, – заявила она. – Хорошие манеры не могут быть чересчур изысканными.

– В каждой стране свое, – сказал Филипп. – Впрочем, давайте оставим это.

– Гораздо приятнее, – сказала она, – когда тебе целуют руку, чем когда пожимают так, что кольца впиваются в пальцы и чуть не доводят тебя до крика, как это делает мистер Брент.

Она подобрала свое шитье и снова уселась. Уилмот опустился на стул с жесткой спинкой в углу. Филипп открыл красные ставни, поднял раму и выглянул на улицу. Показалась повозка с молоком, которую тащил ослик. На жарком солнце сверкнула медная банка. Мимо окна прошли шесть монахинь, их черные облачения развевались, а серьезные лица казались вылепленными из воска.

Филипп отправился на утиную охоту и вернулся в приподнятом настроении. Охота оказалась великолепной, погода – идеальной. Река Святого Лаврентия, теперь гиацинтово-голубая, несла свои воды меж прекрасных берегов, ярко сиявших после сильных октябрьских ночных заморозков. По сравнению с беременностью Августой Аделина чувствовала себя исключительно хорошо. Она гуляла, выезжала, посещала званые вечера и устраивала их. Дружба между нею и Уилмотом крепла. У него был красивый баритон, и он мог аккомпанировать себе на фортепиано. Иногда они пели дуэтом, и Аделине удавалось не фальшивить. Они пели ее любимые арии из «Богемской девушки». Она опиралась на рояль, и когда они пели «Ты будешь помнить меня», смотрела в его лицо и гадала, каким было его прошлое. О нем он всегда говорил очень сдержанно. Он часто говорил о необходимости отыскать подходящую работу, но ничего для этого не делал. Уилмот оставил жилье, которое занимал, и переехал в еще более дешевое. Филипп и Аделина подозревали, что он недоедал, хотя за их обильным столом он сохранял свое почти презрительное отношение к еде. Он говорил о покупке земли.

Наступившие в ноябре внезапные сильные морозы и снежные шквалы стали неожиданностью. Если таков ноябрь, то какова будет зима! Филипп купил Аделине красивое котиковое пальто тонкой выделки, переливавшееся от золотисто-коричневого до темного. К нему прилагалась большая муфта, а у французской модистки сшили шляпку-ток из того же меха. Филипп говорил, что никогда еще не видел ее такой красивой.

Для себя Филипп заказал пальто с подбоем из норки и норковым воротником. Высокую шапку из того же меха он надевал щегольски заломленной набок. При виде такого одеяния Аделина не могла сдержать восхищенного смеха.