Сингарелла

После того, как Лариса немного успокоилась, а я торопливо сосредоточился, на свет появилась еще одна версия неадекватного поведения семьи соседей. Суть гипотезы состояла в том, что Ларису намеренно выживают из комнаты, выбрав такой необычный, как я уже говорил — инквизиторский, способ отторжения чуждого для семьи элемента. С гипотезой, отчего-то слегка краснея и опуская ресницы, соглашалась моя жена, — но ее активно опровергала Лариса, уверенная в искренности Гертруды, а значит в непритворности ночных поступков супругов, совершаемых в состоянии аффекта. Каждая из подруг стояла на своем, поэтому дальнейшее планирование наших действий, как резюмировала моя дорогая половина, напрямую зависело от ответа на вопрос: контролируют ли свое поведение Афанас и Гертруда после команды „отбой“ или они являются жертвами сильнейших чувств, недоступных нам. (Делая акцент на последних словах, жена старалась не смотреть на меня, я это отметил.)

В конце концов, моя супруга разработала план мероприятий, которыми мы отныне намеревались „утихомирить“ бестактных супругов, а заодно и выяснить вопрос: аффект или не аффект. Точнее сказать, нам с Ларисой — ей и мне, — выпадало сыграть спектакль… Начало которого мы срепетировали, а продолжение будет импровизацией.

У Ларисы поднялось настроение. Перед тем как проводить ее домой, мы все от души нахохотались: что значит юмор! — еще недавно трагически неразрешимая задача показалась пустяком, способом поразвлечься, вспомнить СТэМ — студенческий театр миниатюр, в котором мы все трое временами поигрывали в эпизодических сценках. Но в грядущей постановке всем предстояли живые роли, а потому все — главные.

Когда Лариса ушла, я, несколько потеряв решимость превратить жизнь в театр, высказал сомнения жене, которая ответила, как всегда, мудро — на этот раз взглядом, в котором сверкнул веселый азарт будущей борьбы»…

Я проворочался полночи, приходя к пониманию, что песня Афанаса становится и моей песней:

«…Сингарелла, Сингарелла!..
От чего дрожат так руки?
Видно слишком много страсти
И в крови, и в сердца стуке…»

Впрочем, слова песни говорили мне о специфической эмоции — страсти артиста, лицедея.

* * *

Да, возможно, Кирилл рассказывал не совсем так и не там делал акценты, но написано легко и просто, примерно его, Кирилловым языком, и вполне правдоподобно…

К тому же, Кириллу с самого начала приятно, что от текста не веяло аристократичностью, присущей всему облику журналиста. Видно, сказывался талант авторского перевоплощения, или то был результат врожденной интеллигентности корреспондента, не позволяющей показного превосходства над собеседником, — превосходства, определенного всего лишь уровнем или профилем образованности (в рассказе «Ништяк» автор текста и повествователь, по мнению Кирилла, — собеседники: гуманитарий и технарь).