Следы на мне (сборник)

А потом я понял, почему у нас нож не в почёте. Потому что, если есть ножом и вилкой, то в какой руке, позвольте вас спросить, прикажете держать хлеб? Бельгийцы и немцы не едят хлеб постоянно и со всякой едой. Им и в голову не придёт заедать макароны хлебом. А у нас едят хлеб. Так что либо нож, либо хлеб. Вот и выходит, что у наших простых людей в правой руке ложка или вилка, а в левой руке хлеб. И куском хлеба можно помогать себе в процессе еды так же, как ножом. Вот и все объяснения. Я их для себя нашёл и успокоился.

Мне тогда было двадцать четыре года, и я в первый раз в жизни оказался в настоящем аристократическом доме, на настоящем аристократическом обеде. Это случилось в Бельгии, в пригороде города Намюра.

Я туда попал совершенно случайно. Я и в Бельгию попал совершенно случайно. Было лето, был какой-то праздник, какая-то очередная годовщина битвы при Ватерлоо. Бельгийцы очень любят праздновать всё подряд. И так случилось, что у одного моего нового бельгийского приятеля, с которым я познакомился прямо там, в Бельгии, какой-то его давний предок участвовал в битве при Ватерлоо. Не помню, на чьей стороне он воевал, на стороне Наполеона или на стороне англичан, а может, он воевал сначала за одних, а потом за других, я не знаю. Во всяком случае, дома у моего приятеля хранились медали как наполеоновские, так и английские. Видимо, тот ещё был вояка, его предок. Хотя, может быть, для бельгийцев это нормально.

Короче, семейство моего приятеля очень бурно отмечало тот самый праздник. Меня пригласили на торжественный обед. Видимо, всем было любопытно посмотреть на настоящего русского, да ещё и из Сибири.

Дом был огромный, старинный, с красивым большим садом. Многие гости, в том числе и отец моего приятеля, были одеты в мундиры времён Ватерлоо. И даже были при оружии. Я чувствовал себя очень неловко в своих джинсах, сандалях и светленькой рубашечке с коротким рукавом.

В саду был накрыт огромный стол, чудесно сервированный и совершенно из той же эпохи. Я оробел, и если бы не пара бокалов шампанского, которые мне принёс мой приятель, то, скорее всего, постарался бы сбежать с этого праздника, на котором я ощущал себя совершенно чужим.

А потом нас позвали к столу. Мне указали место, которое было предназначено мне, а моего приятеля увели за другой конец стола, и я оказался в окружении взрослых, разодетых, весёлых бельгийцев, которые чувствовали себя в той обстановке как рыба в воде, а я, наоборот, чувствовал себя, как рыба без воды. К тому же все говорили по-французски, смеялись, иногда похлопывали меня по плечу, а я беспрерывно идиотски улыбался.

Я сел за стол. Я в первый раз в жизни сидел за таким столом. Передо мной стояла тарелка, на тарелке лежала салфетка, с правой стороны от тарелки лежали блестящие, красивые ножи, а слева вилка. Всё лежало в очевидно продуманном порядке. Что с этим всем делать и в какой последовательности, я не имел тогда ни малейшего представления. И тогда я решил делать всё, как другие, или если это будет совсем сложно, то скажу, что я не голоден, и откажусь от еды.

Должен сказать, что я и по сей день с трудом управляюсь с ножом, когда держу его правой рукой. В ранней юности я покалечил указательный палец правой руки, и если вилку и ложку как-то научился держать ловко, то нож не очень. Особенно когда надо прикладывать усилия.

В общем, я сидел, робел и косился по сторонам. Напротив меня сел дедушка моего приятеля. Это был высокий, как говорится, крепкий старик, с белоснежными, довольно длинными, идеально уложенными волосами. Мой приятель успел меня со своим дедом познакомить, сообщив, что дед его известный и очень любимый в Намюре врач. Дед охотно и бегло говорил по-английски, намного лучше меня. Стариком, впрочем, даже крепким, его назвать было невозможно. Он был пожилой человек, может быть, весьма пожилой, но никакой не старик. Мы немного поболтали с доктором, потом его отозвали куда-то, и вот мы снова встретились за столом.

У него были большие, красивые, очень выразительные загорелые руки, с сильно выпуклыми и рельефными кровеносными сосудами. Он всё время улыбался слегка-слегка и заглядывал мне прямо в глаза. В нём чувствовалось, что он, конечно, доктор, и доктор хороший. В нём чувствовалось такое знание людей и такое спокойствие, что я тут же понял, что кого-кого, а уж его стесняться не стоит. Я почувствовал, что он свой, а то, что он бельгиец и аристократ, – это дело десятое.

С салфеткой, что лежала на тарелке, я справился. Я подсмотрел, что многие кладут её себе на колени. Я сделал так же. Но когда нам принесли что-то маленькое на маленькой тарелочке, я растерялся. Никто сразу за вилки и ножи не схватился. Все разговаривали друг с другом, смеялись, пили вино. А я-то ни с кем говорить не мог. Французского я не знаю. Вот и сидел, как дурак.