Сливовое дерево

— Американцы и представления не имеют, как страдали эти люди! — продолжала Кристина. — Они ничего не знают о голоде и о гестапо! И о городах, которые бомбардировки сровняли с землей!

— Ну, положим, о бомбардировках они знают, — заметил Хайнц. — Они же сами эти бомбы и сбрасывали.

— Да уж, правду говорят: победителей не судят, — всхлипывая, заключила Кристина.

Кристина съежилась в дальнем углу товарного вагона, положив голову на пальто, свернутое в виде подушки. Она закрыла глаза и понадеялась, что равномерное покачивание вагона убаюкает ее, поможет заснуть, хотя на протяжении пути ей удавалось только урывками подремать. В отличие от прошлой поездки, всем пассажирам в вагоне хватало места, чтобы лечь и вытянуть ноги. Американцы постелили на пол солому, запах которой кроме прочего маскировал смрад смерти, въевшийся в деревянные стены и доски пола. Всем раздали одеяла, а посередине вагона поставили ящики с едой и водой — все эти меры худо-бедно создавали простейшие удобства. Однако ничто в мире не могло притупить горе этих женщин: в Дахау их везли вместе с родителями, братьями и сестрами, мужьями, сыновьями, дочерьми, теперь же большинство из них остались одни. Размышляя о том, как теперь станут жить без своих любимых, они ехали в молчании, спали или смотрели в никуда, а в глазах их одновременно стояли слезы скорби и светилась благодарность за избавление.

Утром американские офицеры сообщили, что женщин отправят первыми, а мужчины останутся до завтра. Поезд отвезет бывших узниц в город, где их разместят во временных бараках, а затем помогут вернуться домой. Через час, когда прибыл первый эшелон, в толпе установилась беспокойная тишина. Все молча смотрели, как локомотив неуклюже, с визгом тормозит, выпускает пар дольше и медленнее, пока состав с толчком не остановился. Потом отъехали двери товарных вагонов, оттуда выпрыгнули американские военные, и все стали приветствовать их радостными возгласами. Увидев скопление ликующих живых скелетов, молодые солдаты вытащили из карманов конфеты и жевательные резинки и отдали бывшим узникам все, что у них было.

С тех пор прошло уже бог весть сколько часов, и Кристина представляла себе тонкие, проникнутые надеждой лица Ханны и ее брата Хайнца, вспоминала, как они улыбались ей и махали на прощание, стоя рядом с надломленными мужчинами, молча смотревшими, как женщины покидают лагерь. Разумеется, Ханна решила остаться с братом, чтобы ехать вместе. Она запомнила адрес Кристины и пообещала написать, когда они устроятся на новом месте. Они с Хайнцем приняли твердое решение покинуть Германию навсегда.

Кристина не могла выкинуть проклятый Дахау из головы. Сторожевые вышки, электрические ограждения, длинные темные бараки, закопченная труба навеки впечатались в ее память, как монохромный отпечаток. Даже если ей суждено прожить до ста десяти лет, ей вовек не забыть желтоватую серость лагеря, напоминающую о раздробленных костях и старинных надгробных камнях в промозглый и дождливый январский день.

Кристина проснулась оттого, что поезд затормозил и резко остановился — прибыли на станцию. Она села; горло и грудь жгло, шея затекла, бок, на котором она лежала, болел немилосердно. С трудом откашлявшись, она поднялась, надела пальто и вместе с другими женщинами выбралась из вагона.

Стискивая в руках хлеб и одежду, добытые на складе в Дахау, угрюмые узницы покинули вагоны и безропотно встали в очередь, терпеливо ожидая, когда смогут назвать американцам свой родной город. Кристина пришла на помощь растерявшейся женщине, забывшей, откуда она.

— Меня зовут Сара Вайнштайн, — плакала несчастная. — Моего мужа звали Ури, но он убит. Не могу вспомнить название города, где мы жили. Я ничего не помню! — она в отчаянии вскинула руки, словно разгоняя невидимый рой мух. — Какая разница, что будет со мной? Вся моя семья погибла. Мне уже все равно.

— Наверняка кто-то из ваших родных выжил, — попыталась утешить ее Кристина.

Женщина не обратила на нее внимания. Кристина перечисляла все города, которые знала, но Сара только качала головой.

— Могу я что-то помочь? — на ломаном немецком спросил американский солдат.

— Эта женщина не помнит, откуда она, объяснила Кристина. Она чуть было не добавила, что Сара помешалась, но смолчала. Нет нужды произносить очевидное. «Возможно, все мы лишились рассудка», — мелькнуло у нее в голове.

Солдат пожал плечами и покачал головой — он явно ее не понял. Он говорил по-немецки совсем чуть-чуть. И снова девушка попыталась припомнить несколько английских слов, но ни одно не пришло ей на ум. Она не могла мыслить ясно. Солдат улыбался ей, но его улыбка выглядела натянутой, а во взгляде читались неподдельный ужас и жалость. Кристина попробовала представить, как выглядит со стороны: с бледного тощего лица смотрят голубые глаза, едва отросшие волосы примяты — ни дать ни взять ходячий мертвец.

— Английский? — поинтересовался солдат.

Кристина покачала головой.

— Name? Имя? — он указал на пожилую женщину. — Сара Вайнштайн, — сказала Кристина.