Случайные обстоятельства. Третье измерение

Чем, однако, насмешливее писал он ей о своей службе, все же не умея спрятать своего уважения к тем людям, с которыми плавал, да уже и к самой этой службе, тем почему-то ласковее становились ее письма, и беспокоилась она за него все больше и все откровеннее. Это было приятно, он еще охотнее отвечал ей, и ему казалось, что он понемногу начинает даже влюбляться. В последних своих письмах он стал дописывать в конце: «Целую», — она вроде не заметила такой его вольности, а потом — перед самым их выходом в море, о чем он, конечно, намекнул ей словами «теперь долго не смогу отвечать», — она вдруг тоже написала: «Целую».

Вот как далеко зашли они в своих отношениях! Порой даже страшновато делалось, и Филькин подумывал, что поздно теперь останавливаться, наверно. Да, пожалуй, и не хочется. Вот только дождаться бы отпуска, приехать, прилететь в новенькой, отлично сшитой тужурке, знать (и чтобы другие тоже об этом как-то узнали), что ты теперь не просто молодой лейтенант, только выпущенный из училища, а штурман, у которого за спиной тысячи подводных миль, все время помнить — хотя бы для себя, — что ты плаваешь на атомной лодке, ходить по городу, приветствуя старших с тем изяществом, которое дается не вообще службой, но еще и морем, открыто, не таясь, смотреть на красивых женщин и чувствовать себя в этом городе немножко завоевателем...

Смущало только, что, чем дольше была разлука, тем труднее представлялось ее лицо, и, вспоминая, он вспоминал теперь как-то вообще: не ее именно лицо или голос, а нежное, милое лицо женщины или приятный, ласковый голос женщины, и лицо это и голос могли быть — и бывали — разные, не одни и те же, напоминая уже когда-то виденных им женщин, которые нравились ему издали и которых он провожал иногда, зачарованно плетясь следом и не смея никак подойти, потому что он был тогда еще совсем мальчишкой, курсантом с золотыми нашивками, а они — недостижимо взрослыми, загадочными и недоступными для него женщинами, лет на десять — пятнадцать старше, и взгляд их даже не задерживался на нем, скользил мимо, как будто действительно все важное или хотя бы просто интересное только и начиналось где-то там, за его спиной.

...Из задумчивости Филькина вывел торопливый голос старпома:

— Товарищ командир, видимость — ноль, идет снежный заряд...

Варламов еще не успел надеть сапог и, спрятав его за спину, чувствовал сейчас, как зябнет нога.

— Не препятствовать, пусть идет, — сказал Букреев, закуривая с Ковалевым в надстройке.

Как Филькин вовремя не заметил его, чтобы предупредить, что по трапу поднимается командир? Он, Филькин, и сам не мог понять этого и очень мучился, что подвел старпома.

Когда прошел снежный заряд и стало светлее, Букреев увидел уже не просто фигуру Варламова, а и его ноги, и сапог в руках.

— Идите переоденьтесь, старпом, — буркнул он.

— У меня еще левая нога сухая, — попробовал отшутиться Варламов. — Разрешите достоять вахту, товарищ командир.

«Вот воспитал на свою голову!» — подумал Букреев.

— Старпом, я давно оценил ваши морские качества. — Он поглубже натянул капюшон. — Выполняйте приказание.

Сказав «есть», Варламов надел сапог, уступил командиру место на мостике и пошел к рубочному люку. В надстройке он осветил переноской палубу, внимательно осмотрел все вокруг и, не найдя, к чему бы можно было придраться, спускаясь уже по трапу в центральный, решил все-таки вызвать к себе боцмана, чтобы потом, когда они придут в базу, дать его команде какую-нибудь работу. Какую — он еще не решил, не знал пока, но что работу он, конечно, найдет — в этом Варламов не сомневался: на корабле не может не быть работы, тем более — на подводной лодке.

Букреев, понаблюдав искоса за бледным, желтоватым пятном переносной лампы, одобрительно отметил, что его старпом уже давно выработал в себе хозяйскую хватку: мог бы ведь сразу спуститься вниз, в тепло, а он все-таки осмотрел перед этим надстройку и, конечно, обнаружил какие-то недостатки, должен был обнаружить, иначе зачем было ее осматривать, и какой же это тогда старпом...

На мостик обрушилась новая волна, но за секунду до этого Филькин уже был готов к ней, вцепился в скобу, втянул голову, задержал вдох и, вновь обретая под ногами твердую палубу, прокричал, пытаясь быть по-флотски насмешливым и ни к кому вроде бы не обращаясь:

— Как в лучших романах!..

— Где это вы читали «лучшие романы»? — спросил Букреев, недовольно выплевывая соленую воду. Приподнятость и лихость лейтенанта Филькина казались ему сейчас совершенно неуместными. — Последний хороший роман о моряках — «Капитальный ремонт».

— Не читал, товарищ командир, — простодушно сознался Филькин, который не мог еще знать все слабости своего командира.

— Соболева не читали?! — В голосе командира было столько удивленного возмущения, что вахтенный офицер Филькин очень дорого заплатил бы сейчас за то, чтобы книга к этой вот минуте была им прочитана. Он молчал, совершенно уничтоженный.

— Это же настольная книга каждого флотского офицера, — не мог успокоиться Букреев. — Что вы тогда вообще читали?!