СМЕРШ и НКВД

Обычно ходил в передвижные душевые, вот на плацдарме тяжело пришлось. Тогда что-то там старшина организовывал изредка, и все. А вот в Будапеште я в первый раз за всю войну пошел в баню, мы здесь довольно долго стояли. Здесь окончательно и от вшей избавился. А до этого со вшами боролся следующим образом — прожаривал одежду над специальными бочками, наполненными горячей водой.

Как кормили?

Нормально, мне хватало. Выдавали американскую колбасу в банках. Даже когда и по 100 грамм водки наливали, особенно перед наступлением. Только на плацдарме с едой были проблемы, ведь далеко не всегда удавалось перевезти грузы через пролив, так что здесь, бывало, сидели на голодном пайке. А вообще самое сильное впечатление по поводу продуктов на войне — когда мы освобождали Румынию, то я лично увидел, что местные жители кукурузой печки топили.

Чем вы были вооружены на войне?

Пистолетом «ТТ».

Мирное население как вас встречало?

Хорошо. Многие пели русскую песню «Катюша». Причем пели по-венгерски, по-румынски и по-словацки. Я тогда сильно удивился, откуда нашу песню так хорошо знают.

Трофеи собирали?

Нет, я ничего не брал. К нам даже как-то пришла информация, что один полковник нагрузил полный «Студебекер» разного барахла и отправил его в Советский Союз. Единственное, что я взял на фронте — это бумажник и часы. Была у меня еще и фляга немецкая, очень удобная, мне ее подарил товарищ. А больше я домой из армии ничего не привез — единственное, из моей советской плащ-палатки жена нам хорошую перину сделала, ею мы и сейчас пользуемся. Вообще же у нас в Смерше нельзя было трофеи собирать, это строго запрещалось.

Какие настроения были в войсках?

В основном все были настроены по-боевому. Единственный раз, когда мне довелось столкнуться с дезертирством, произошел во время сопровождения маршевого батальона подо Ржев, из нашего состава сбежал один командир и трое солдат. И все, больше за всю мою службу случаев дезертирства не было.

Какое в войсках было отношение к партии, Сталину?

В Сталина все верили. Кстати, именно в армии меня принимали в партию. Но что-либо говорить о Сталине в моем присутствии банально опасались.

Под бомбежки попадали?

Да, и довольно часто. Когда служил в отдельном танковом полку, мы как-то расположились в лесу, и вдруг налетели «Юнкерсы» и «Мессершмитты», и началась бомбежка. Причем она была довольно сильная, с деревьев все ветки посбивало. Я же под танк спрятался и тем от пуль и осколков спасся.

После войны я продолжил служить в разведке пограничных войск НКВД (с 1946 года наши пограничные войска стали относиться к МВД, а с 1949-го — к МГБ) СССР. Затем перевели в Одессу, оттуда — в г. Бендеры Молдавской ССР. В итоге 5 ноября 1951 года я с семьей прибыл в Алушту, здесь и демобилизовался в 1953 году.

Интервью и лит. обработка: Ю. Трифонов

Авербух Борис (Бер) Яковлевич

Родился в 1922 году в Кишиневе, в семье фармацевтов.

Мой отец в царское время работал в аптеке у хозяина в Чемышлие, а потом открыл свою собственную аптеку в нижней, рабочей части города. Папа умер от гриппа «испанка» в 1925 году, и через несколько лет мама снова вышла замуж, мой отчим также был владельцем аптеки.

Еще до прихода Советов в Бессарабию я закончил гимназию.

Приход советской власти не был для нас чем-то неожиданным, за день до того как начался «освободительный поход», мы с приятелем Мозесом Розенцвайгом слышали, как по «Радио Бухарест» объявили: «Завтра Красная армия оккупирует Бессарабию».

В 1940 году, после установления советской власти, наш дом и аптеку национализировали, а нас просто выставили на улицу, но потом, видимо, сжалились и разрешили занять в нашем же доме квартиру из двух свободных комнат.

Почти всех кишиневских фармацевтов Советы вскоре арестовали как «угнетателей рабочего класса», но это было дикой чушью, никто из них не был эксплуататором, так как не имел наемной рабочей силы. Я поступил учиться в сельскохозяйственный институт, и спустя несколько месяцев после начала учебы на меня кто-то донес, что я «буржуйского происхождения», но тем не менее меня не исключили из института, а только лишили стипендии. Через две недели после начала войны мы покинули Кишинев и вместе с тысячами других беженцев двинулись на восток. Добрались до Одессы, откуда поездом после долгого пути мы добрались до Сталинграда, но город был переполнен беженцами, и мы, в числе других, на пароходе были отправлены по Волге в Астрахань, но и здесь нас не оставили. Вскоре мы оказались в Махачкале, откуда опять переплыли через Каспий и попали в Среднюю Азию. Мы продолжали скитаться, кочевали с места на место: Сталинабад, Орджоникидзеабад, не имея никаких средств к существованию.