Собачьи радости (Избранное)

Вениамин Петрович стал чаще гулять. Особенно в ветреную погоду. Ночью. Когда никого не было рядом. Он выбирал закоулки позапущеннее, бережно прикрывал левый глаз, широко открывал правый, но ничего путного не попадалось. Дома он пристально разглядывал правый глаз в зеркале - пусто. Ощущение было такое, будто грабят средь бела дня, а ты ничего не можешь поделать.

Но вот однажды, когда погода была такая, что хороший хозяин собаку не выгонит, Вениамин Петрович оделся потеплее и, с третьей попытки распахнув дверь, вылетел на улицу. Его закружило, понесло, обо что-то ударило, ткнуло в урну. Обхватив ее руками, Бунькин дождался, когда ветер немного затих, приподнялся на ноги, и, цепляясь за стену, добрался до дома. В правом глазу что-то приятно беспокоило. Взлетев на третий этаж, он ворвался в квартиру, бросился к зеркалу и замер. В правом глазу, в самом уголке, что-то сверкнуло! Сомнений быть не могло - там начала созревать новая жемчужина.

Вторая жемчужина росла так же, как и первая. Скоро Бунькин почти ничего не видел. Его все время сопровождали какие-то заботливые люди. Они водили его гулять, усаживали есть, укладывали спать, на ночь читали курс иностранных валют.

И настал день, когда Вениамин Петрович понял, что теперь принадлежит к избранному кругу очень богатых людей. Понял он это потому, что окончательно перестал видеть. Значит, вторая жемчужина достигла наконец нормальной величины.

Дальше тянуть не было смысла - пора начинать новую жизнь.

- Есть последняя модель "Жигулей". Цвет коррида.

- Это как выглядит? - спрашивал Вениамин Петрович.

- Ну, полная коррида. Бычья кровь. Внутри полное стерео.

- Это самая дорогая модель?

- Да.

- Беру!

Кто-то предложил Бунькину дачу на берегу моря:

- Двухэтажная. Гараж. Огромный участок. И под окном море-океан синее.

- Синее? Это в каком смысле? На что похоже?

- Ну, как небо, только жидкое. С утра до вечера прибой - шшш.

- "Шшш". Это хорошо! - Вениамин Петрович улыбался. - "Шшш". Это то, что надо.

Ему позвонили:

- Есть женщина немыслимой красоты, и пока что ничья. Берете?

- А какая она из себя?

- Фигура немыслимая. Непонятно, откуда что растет. Ноги стройнющие!

- Большие?

- Большие. Бюст. Два бедра. Глаза - изумруды, волосы...

- Изумруды? Большие?

- Огромные!

- Беру!

Осталась только формальность: отоварить жемчужины.

Вениамин Петрович, естественно, лег на операцию не к кому-нибудь, а к самому лучшему специалисту и просил об одном: черт с ним, со зрением, главное не повредить жемчужины.

Через два часа сложнейшая операция кончилась. Бунькину вручили небольшую коробочку. Там на черном бархате грелись в свете люстры два роскошных чуда природы. И Вениамин Петрович их видел двумя глазами.

- Одну пущу на расходы, а вторую - на черный день. - Бунькин ласково погладил жемчужины.

Друзья на машине домчали его до мастерской старенького ювелира, но она не работала, оказалось, старичок накануне скончался. Тогда со смехом и криками помчались к магазину "Покупка драгоценностей у населения".

Вениамин Петрович распахнул дверь, выложил на прилавок свое сокровище и сказал: "Примите, пожалуйста, у населения!"

Приемщик с коробочкой ушел в заднее помещение и минут через десять вернулся, но уже с милиционером.

- Извините, - сказал он, - это фальшивые жемчужины. Очень ловкая, но подделка.

- Какая подделка? - У Бунькина потемнело в глазах. - Вы соображаете, что несете? Позовите директора!

- Забирайте свои финтифлюшки, гражданин, и уходите, пока не арестовали, - сказал милиционер, мысленно сверяя бледный фас Бунькина с профилями разыскиваемых преступников. Но Бунькин ни на кого не был похож. Даже на себя.

Вениамин Петрович выбрался на улицу и, прислонившись к стене, зарыдал никому не нужными теперь слезами. Бунькин с ужасом смотрел на слепящее, мокрое от его слез солнце, влажное небо, бестолково спешащих людей и ясно понимал: жизнь кончена.

Ежедневно

Вы не поверите: вот уже несколько лет во мне царит какое-то приподнятое настроение.

На работе ежедневно тружусь с огромным удовольствием, переходящим в полное удовлетворение к концу месяца.

Во время обеденного перерыва питаюсь с огромной радостью в новой столовой, где все способствует выделению желудочного сока, вплоть до еды. Которую ем с таким подъемом, с таким энтузиазмом, что до сих пор не пойму, что, собственно, все эти годы ем.

Дома... Дома просто плачу от радости, когда с чувством выполненного долга, едва переступив порог, попадаю в объятия жены и подрастающего поколения, которому дал путевку в жизнь, а живем вместе.