Собрание сочинений в 50 томах. Том 4. Королева Марго

Коконнас медленно стал обводить взглядом площадь, пока не остановился на одной точке; тогда, не спуская с нее глаз, он протянул руку и тронул Ла Моля за плечо.

— Взгляни на окно в той башенке, — сказал он.

Другой рукой он показал на окно небольшого особняка, существующего и до сих пор между улицей Ванри и улицей Мутон, как осколок былых времен. Две женщины, одетые в черное, стояли не у самого окна, а несколько в глубине.

— Ах! Я боялся только одного, — сказал Ла Моль, — что я умру, не повидав ее. Теперь я могу умереть спокойно.

Не отрывая жадных глаз от этого оконца, Ла Моль поднес к губам и поцеловал зажатый в руке ковчежец.

Коконнас приветствовал обеих дам с таким изяществом, как будто щеголял манерами в гостиной.

В ответ на это обе дамы замахали мокрыми от слез платочками.

Кабош дотронулся до плеча Коконнаса и многозначительно перевел глаза на Ла Моля.

— Да-да! — ответил Коконнас и повернулся к своему другу.

— Поцелуй меня, — сказал он, — и умри достойно. Такому храбрецу, как ты, это не трудно!

— Ах! Мучения мои до такой степени невыносимы, что для меня невелика заслуга умереть достойно!

Подошел священник и поднес Ла Молю распятие, но Ла Моль с улыбкой показал ему ковчежец, который держал в руках.

— Все равно, — сказал священник, — просите того, кто сам претерпел то же, что и вы, укрепить вас.

Л а Моль приложился к ногам Христа.

— Поручите мою душу, — сказал он, — молитвам монахинь в монастыре благодатной Девы Марии.

— Скорей, Ла Моль, скорей, а то я так страдаю за тебя, что сам слабею, — сказал Коконнас.

— Я готов, — ответил Ла Моль.

— Можете ли вы держать голову совсем прямо? — спросил Кабош, став позади Ла Моля и готовясь нанести удар мечом.

— Надеюсь, — ответил Ла Моль.

— Тогда все будет хорошо.

— А вы не забудете, о чем я вас просил? — спросил Ла Моль. — Этот ковчежец будет вам пропуском.

— Будьте покойны. Старайтесь держать голову прямее.

Ла Моль вытянул шею и обратил глаза в сторону башенки, шепча:

— Прощай, Маргарита, благосло…

Ла Моль не договорил. Одним ударом сверкнувшего, как молния, меча Кабош снес ему голову, и она подкатилась к ногам пьемонтца.

Тело Ла Моля тихо опустилось, как будто он лег сам.

Раздался оглушительный гул из слившихся воедино голосов множества людей, и Коконнасу показалось, что среди женских голосов один прозвучал более скорбно, чем другие.

— Спасибо, мой великодушный друг, спасибо! — сказал Коконнас, в третий раз пожимая руку палачу.

— Сын мой, — сказал священник, — не надо ли вам что-нибудь доверить Богу?

— Ей-Богу, нет, отец мой! — ответил пьемонтец. — Все, что мне надо было ему сказать, я сказал вам еще вчера.

Затем, повернувшись к Кабошу, прибавил:

— Ну, мой последний друг, палач, окажи еще одну услугу.

Но прежде чем стать на колени, Коконнас обвел глазами площадь таким спокойным, ясным взглядом, что по толпе пронесся рокот восхищения, лаская слух и самолюбие пьемонтца.

Тогда Коконнас взял голову Ла Моля, поцеловал ее в посиневшие губы и бросил последний взгляд на башенку; затем опустился на колени и, продолжая держать в руках голову горячо любимого друга, сказал Кабошу:

— Я гот…

Он не успел договорить, как голова его слетела с плеч.

После удара нервная дрожь охватила честного Кабоша.

— Хорошо, что все кончилось, — прошептал он, — бедный мальчик!

Он с трудом вынул ковчежец из судорожно сжатых рук Ла Моля и накрыл своим плащом печальные останки, которые он должен был везти к себе домой на той же таратайке.

Зрелище кончилось; толпа рассеялась.

XI БАШНЯ ПОЗОРНОГО СТОЛБА

Ночь только что сошла на город, еще взволнованный рассказами об этой казни, подробности которой, переходя из уст в уста, из дома в дом, омрачали веселое время семейных ужинов.

В противоположность унынию и тишине в городе, в ярко освещенном Лувре было шумно и весело. Во дворце происходило большое празднество по распоряжению короля. Карл IX, назначив казнь на утро, одновременно назначил на вечер празднество.

Королева Наваррская еще накануне получила распоряжение быть на этом вечере; надеясь, что Ла Моль и Коконнас спасутся той же ночью, так как она была уверена в успехе предприятия, готовившего их спасение, Маргарита просила передать брату, что исполнит его желание.

Но после сцены в часовне, когда исчезла всякая надежда; после того как, в порыве скорби о гибнущей любви, самой большой, самой глубокой в ее жизни, она присутствовала при казни, Маргарита дала себе слово, что ни просьбы, ни угрозы не заставят ее принять участие в веселом празднестве в тот самый день, когда ей пришлось видеть на Гревской площади такое удручающее зрелище.

В этот день Карл IX еще раз показал силу своей, быть может, беспримерной воли: в течение двух недель прикованный к постели, слабый, умирающий, с лицом, приобретшим сероватый, как у покойника, оттенок, он встал с кровати в пять часов вечера и оделся в лучшую одежду. Правда, во время одевания он трижды падал в обморок.