Содержательное единство 1994-2000

В качестве задачи-минимум надо добиться хотя бы полной политической внятности в этом вопросе и, не размениваясь на мелочи, категорически избегая примитивных сшибок и расколов, дать принципиальный политический бой любым попыткам размыть государственническую сущность как самой идеи, так и олицетворяющей ее (пусть и не лучшим образом!) партии.

И задача-максимум, и задача-минимум вполне решаемы. Здесь все зависит от политической воли, в том числе, и от воли собравшихся в этом зале.

Что же касается двух других "поминок" (вновь подчеркиваю, что использую это понятие как политическую метафору), то они неизбежны в силу того, что смерть двух коронных идей Геннадия Зюганова и группы лиц, слагавших его окружение:

– идеи "союза пестрых" (то есть объединения на основе непринятия власти широкого фронта разных по мировоззрению сил);

– и идеи так называемой геополитической оппозиции (предполагающей сдвиг компартии вправо на некоторую неопределенную и постоянно меняющуюся геополитическую константу);

– уже состоялась. Эти идеи уже мертвы, они обе похоронены в Чечне. И это далеко не случайно.

ЧАСТЬ 2.

Союз пестрых

Первый раз идея широкого фронта сил была опробована на выборах в народные депутаты Российской Советской Федеративной Социалистической Республики. Первый блин, как мы знаем, вышел комом. Но ничего страшного тогда в этом не было. Напротив, на том этапе историческая роль Зюганова, Проханова и ряда других политических объединителей была весьма позитивной, ибо им удалось избежать сшибки белых и красных. Общий враг – демократы – помогли смягчить непримиримую рознь и погасить тлеющий огонь братоубийственной гражданской войны.

Но ненависти к общему врагу было достаточно только для того, чтобы терпеть друг друга. Для этого использовалась тонкая психологическая процедура. Все с удовольствием слушали, как их партнеры-антагонисты проклинают общих врагов, и все отключали слух, когда антагонисты-партнеры начинали растаптывать символы веры своих союзников. Типичный разговор того периода напоминал странное токование глухарей, которые то слышат, то не слышат друг друга. Выглядело это примерно так:

Красный: – Великий Ленин и пролетарский интернационализм, светлый путь коммунизма!

Белый: – Да, да, вы абсолютно правы! Для меня коммунизма не существует, а есть иудо-фашизм. Так идем на выборы вместе?

(Оба хором): – Идем!

Почему же в тот момент в этом не было ничего страшного? Да потому, что в первый момент после выхода из-под идеологического пресса, сразу после снятия шор отупляющей официальной ортодоксии – ничего другого и быть не могло, ибо коммунисты не имели базы для теоретического и идеологического саморазвития. Как мы знаем, любая попытка такого саморазвития жестко каралась самим же ЦК правящей партии – достаточно внимательно изучить судьбу самого талантливого реформатора красной идеологии Эвальда Ильенкова, чтобы понять, в какой атмосфере существовала партийная мысль предшествующей эпохи.

Что же касается белых, то они питались либо из белоэмигрантских источников, либо из не развиваемых многими десятилетиями почвенных, славянофильских воззрений, далеких от нас как по времени, так и по социальной и исторической реальности.

То, что в этих условиях столь разные люди сумели как-то соединиться друг с другом, было огромным достоинством. Главное – нельзя было оставаться при этой данности. Нужно было умение "не слушать обидного" превратить в умение искать новое, слушать чужое и делать его отчасти своим, меняться самим и трансформировать оппонента. Но это требовало траты колоссальных сил на идеологическое самотрансформирование, это требовало готовности слушать друг друга и спорить друг с другом до хрипоты, добиваясь действительного единства позиций.

Идеологическая дискуссия по судьбоносным вопросам, нащупывание возможных тенденций взаиморазвития и точек схода – все это стало предельно актуальным уже в начале 1991 года. После августа 1991 года вопрос встал ребром. Ведь речь пошла уже не о мелочах, не о вялых предвыборных союзах, а о союзе борьбы. В таком союзе нельзя эффективно действовать, не находя глубоких, мировоззренческих точек схода, задевающих глубокую, почти экзистенциальную, человеческую мотивацию. В этот момент нужно было не почивать на лаврах и не тиражировать уже изживающую себя взаимоверотерпимость, а делать решительные шаги в сторону сращивания совместимого и отсечения чуждого.

Перед движением во весь рост встали судьбоносные для него вопросы:

Что важнее: масса движения – или его плотность?

Что значимее: сила движения – или его мощность?