Союз еврейских полисменов

— Вам нравится бренди? — спрашивает доктор Рау, словно цитируя разговорник. Ни вопрос, ни ответ его нимало не интересуют.

Ландсман моментально отмечает эту манеру классического допроса — тон так холоден, что оставляет ожоги. Взгляд доктора Рау решительно уставился в пустой угол палаты.

— Вы ощущаете нужду в нем?

— Кто сказал хоть слово о нужде? — интересуется Ландсман, нащупывая пуговицы на ширинке видавших виды сержевых штанов.

Рабочая рубашка из хлопка, холщовые спортивные тапки без шнурков. Хотят нарядить его, как алкаша, или пляжного шаромыжника, или еще какой вид отбросов, оказавшихся голяком у них в приемной, бомжа без видимых средств поддержки. Обувка ему очень велика, но остальное впору.

— Значит, тяги нет? — На докторском бейджике, прямо на букве «а», — пылинка пепла. Он аккуратно снимает ее кончиком ногтя. — Не чувствуете потребности выпить прямо сейчас?

— Может, это никакая не потребность, а я просто хочу выпить, такого вам в голову не приходило?

— Может быть, — соглашается доктор. — А может, вы просто любите больших слюнявых собак.

— Ладно, док, хватит уже в игры-то играть.

— Хорошо. — Доктор Рау обращает к Ландсману свой лунный лик. Радужки у него как черный чугун. — По результатам моего обследования, полагаю, вы переживаете алкогольный синдром отмены, детектив Ландсман. Вдобавок к переохлаждению вы страдаете от обезвоживания, у вас тремор, учащенное сердцебиение, зрачки расширены. Уровень сахара в крови понижен, это говорит о том, что вы, по всей вероятности, давно не ели. Артериальное давление повышено, а ваше недавнее поведение, судя по всему, представляется мне весьма непредсказуемым. И даже буйным.

Ландсман оттягивает сморщенные уголки воротника холщовой рабочей рубашки, стараясь их как-то расправить. Как дешевые оконные роллеты, они так и норовят снова свернуться.

— Доктор, как один человек с глазом-алмазом другому, позвольте выразить почтение вашей догадливости, но вот скажите мне, пожалуйста, если бы страну Индию собирались упразднить и через два месяца вам вместе со всеми, кого вы любите, велено было бы убираться на все четыре стороны и всем было бы насрать, а полмира последние тысячу лет пыталось бы стереть индийцев с лица земли, разве вы бы не запили?

— Вероятно. Или разглагольствовал бы перед незнакомыми врачами.

— Да, собака с фляжкой бренди никогда не станет мудрствовать перед замерзающим, — тоскливо вздыхает Ландсман.

— Детектив Ландсман.

— Да, док.

— За одиннадцать минут моего осмотра вы произнесли три пространных монолога. Я бы сказал, три тирады.

— Да, — соглашается Ландсман, чувствуя, как кровь — впервые — начинает приливать к лицу. — Такое случается порой.

— Вы любите произносить речи?

— Бывает, накатывает. Потом отпускает.

— Словесное недержание?

— Да, иногда это так называют.

Тут Ландсман впервые замечает, что доктор что-то незаметно жует. Из розовых лепестков рта веет анисом. Врач делает пометки в карте Ландсмана.

— Наблюдаетесь ли вы у психиатра, принимаете ли какие-нибудь лекарства от депрессии?

— Депрессии? Вам кажется, что у меня депрессия?

— На самом деле депрессия — всего лишь слово, я рассматриваю возможные симптомы. Мне кажется, исходя из того, что рассказал инспектор Дик, и из моих собственных наблюдений, что у вас по меньшей мере наблюдается расстройство настроения.

— И вам не первому так кажется. Простите, что вынужден вас разочаровать.

— Принимаете ли вы какие-нибудь лекарства?

— Нет, вообще-то.

— Не принимаете?

— Нет, не хочу.

— Не хотите.

— Не хочу. Понимаете, я боюсь потерять хватку.

— Тогда это объясняет ваше пристрастие к спиртному, — говорит доктор, сардонически дыша ароматом лакрицы. — Говорят, действенное средство для поддержания хватки. — Он подходит к двери и впускает индейца-ноза, пришедшего конвоировать Ландсмана. — По моему опыту, детектив Ландсман, если позволите, — делает доктор заключение, резюмируя собственное словесное недержание, — люди, которые боятся потерять хватку, часто не замечают, что они уже давным-давно ее потеряли.

— Так говорит свами[52], — кивает индеец-ноз.

— Забирайте его, — говорит доктор, швыряя папку Ландсмана в ящик у стены.

У индейского ноза голова как нарост на стволе у секвойи и ужаснейшая стрижка из всех, когда-либо виденных Ландсманом, — какой-то нелепый гибрид «помпадура» и «милитари». Он ведет Ландсмана пустыми коридорами, они поднимаются один пролет по стальной лестнице к помещению в дальнем конце местной тюрьмы. Камера довольно чистая и сравнительно хорошо освещена. На койке имеются матрас, подушка, аккуратно сложенное одеяло. На унитазе есть стульчак. К стене прикручено металлическое зеркало.

— ВИП-апартаменты, — сообщает индейский ноз.

— Видели бы вы, где я живу, — замечает Ландсман, — там почти так же уютно, как здесь.

— Ничего личного. Инспектор хотел убедиться, что вы это понимаете.

— А где он сам?

— Улаживает ваше дело. Когда те типы подают жалобу, ему нужно разобраться в девяти разных вкусах дерьма. — Его лицо кривится в угрюмой ухмылке без тени юмора. — Вы здорово вхерачили этому коротышке-еврею.