Союз еврейских полисменов

Она качает головой. Бакалавришка пялится на них. Поддергивая черные сержевые штаны, он застыл на своей карте с островками машинного масла и старается ничего не упустить. Ландсман решает, что лучше увести Бину. Он обнимает ее за плечи — впервые за три года, — провожает до «суперспорта», усаживает на пассажирское сиденье, затем обходит машину и садится за руль.

— Закон, — говорит она. — Даже не знаю, о каком законе теперь идет речь. Просто разгребаю все это дерьмо.

Оба сидят и молчат, а Ландсман при этом борется с извечной проблемой всех детективов — обязанностью излагать очевидное.

— Вообще-то, мне даже нравится новая Бина — чокнутая и в растрепанных чувствах, — говорит он. — Но должен заметить, что у нас нет никаких зацепок в деле Шпильмана. Ни свидетелей, ни подозреваемых.

— Что ж, тогда бери своего напарника, блин, идите и добудьте мне подозреваемого.

— Слушаюсь, госпожа Гельбфиш.

— Поехали.

Он поворачивает ключ зажигания, включает передачу.

— Погоди, — говорит Бина. — Что это там?

На том конце площади огромный черный джип подъезжает к дому ребе с восточной стороны. Оттуда выскакивают двое Рудашевских. Один обходит машину и открывает багажник. Другой, заложив руки за спину, ждет у подножия боковой лестницы. Через минуту еще двое Рудашевских появляются из недр дома, корячась под тяжестью без малого сотни кубометров багажа — французских чемоданов ручной работы. Быстро и почти не принимая в расчет законы стереометрии, они ухитряются втиснуть все сумки и баулы в багажник внедорожника. Едва они управляются с укладкой багажа, как от дома отваливается солидная его часть, обернутая в роскошное палевое пальто из альпака, и обрушивается им на руки. Вербовский ребе не смотрит ни вперед, ни по сторонам, не оглядывается на этот мир, который он отстроил, а теперь бросает. Он позволяет Рудашевским сложить из его туши квантовое оригами и упихнуть вместе с тростями на заднее сиденье машины. Аид просто присоединяется к своему багажу и уезжает.

Через пятьдесят пять секунд подъезжает еще один джип, и две женщины с покрывалами на голове и в длинных платьях погружаются туда вместе с горой пожитков и кучей детей. Процедура с черным внедорожником, женщинами и детьми повторяется в течение следующих одиннадцати минут.

— Надеюсь, у них очень большой самолет, — говорит Ландсман.

— Я ее не видела, — говорит Бина. — А ты?

— По-моему, нет. И Большую Шпринцл тоже не видел.

Через полсекунды звонит шойфер Бины.

— Гельбфиш слушает. Да. Мы так и подумали. Да, я поняла.

Она захлопывает мобильник.

— Поезжай вокруг дома к заднему крыльцу, — велит Бина. — Она заметила твою машину.

Ландсман сворачивает в узкий проулок и въезжает во внутренний дворик позади дома ребе. Если не считать машины, в этом дворике все так же, как было сто лет тому. Каменные плиты, оштукатуренные стены, витражи, деревянная галерея, обложенная кирпичом. Вода капает на гладкие плиты из дырок в донцах глиняных горшков с папоротником, подвешенных вдоль галереи.

— Она выйдет?

Бина не отвечает, но секунду спустя в приземистой пристройке к большому дому отворяется голубая деревянная дверь. Пристройка расположена под углом к остальному зданию и чуть кренится набок с живописной точностью. Батшева Шпильман одета почти так же, как на похоронах, голову и лицо скрывает длинная прозрачная вуаль. Ребецин не спешит преодолеть почти восьмифутовую пропасть, отделяющую ее от машины. Просто стоит на пороге, а глыба Шпринцл Рудашевской преданно маячит в тени за ее спиной.

Бина опускает стекло:

— А вы не уезжаете?

— Вы поймали его?

Бина не притворяется дурочкой, не играет в игры, просто мотает головой.

— Значит, я не уезжаю.

— Это может затянуться. Нам даже может не хватить оставшегося времени.

— Я очень надеюсь, что хватит, — отвечает мать Менделя Шпильмана. — Этот Цимбалист скоро пришлет своих адиётов в желтых пижамах пронумеровать каждый камень в нашем доме, чтобы разобрать его и снова отстроить в Иерусалиме. Если я задержусь здесь более двух недель, то буду ночевать в гараже у Шпринцл.

— Для меня это большая честь, — произносит из-за спины супруги раввина не то хмурая говорящая ослица, не то Шпринцл Рудашевская.

— Мы возьмем его, — обещает Бина. — Детектив Ландсман только что мне обещал.

— Я знаю цену его обещаниям, — говорит миссис Шпильман. — Как и вы.

— Эй! — восклицает Ландсман, но она уже повернулась спиной и удалилась в глубину покосившегося домишки.

— Ладно, — говорит Бина, сжимая руки. — Поехали. Что теперь будем делать?

Ландсман барабанит по рулю, обдумывая свои обещания и их цену. Он всегда был верен Бине. Но брак их рухнул именно из-за того, что Ландсману не хватило веры. Не веры в Б-га, не веры в Бину и ее характер, но веры в некий основополагающий завет, что все случившееся с ними с момента их встречи, и хорошее и плохое, предначертано свыше. Веры дурачка-волчишки в то, что ты летишь, покуда можешь обманывать себя, что умеешь летать.

— Весь день мне до смерти хочется голубцов, — говорит он.

45