Глаза у Дины сверкнули. Леля впервые видела, что сестра не то, что смущается в присутствии мужчины, но ведет себя непривычно. Дина не была скованна или напряжена, но она казалась более серьезной, может быть более взрослой. Леля с интересом поглядывала на Дину и ее приятеля. Она сама была не сведуща в вопросах любви. Почти ничего о ней не знала, кроме собственных робких и непонятных ей самой чувств. Но ей казалось, что между Диной и Георгием, при полном отсутствии какого-то телесного контакта – держание за руки, объятия, как будто проходит непрерывающийся ни на миг электрический разряд. Георгий не делал попыток приблизиться, не смотрел с трепетом и обожанием, как остальные Динкины поклонники. Он, напротив, был всегда несколько насмешлив и отстранен, при этом оставаясь неизменно вежливым и галантным. Дина не кокетничала и не поддразнивала его как других молодых людей. Она ничем не выдавала своей симпатии или особого расположения, только глаза сияли каким-то особенным светом. Ярким, как будто прожигающим. Леля даже немного волновалась за сестру. Через два дня Георгий возвращался в Сочи. Конечно, он мог приехать пару-тройку раз, но это уже не то, и в любом случае, через две недели они сами возвращаются в Москву. Леле казалось, что на этот раз Дина воспримет расставание, не как всегда, легко и беззаботно, а более болезненно. Время от времени Дина застывала с задумчиво-отрешенным взглядом, чего никогда раньше не было. Наоборот, она всегда подшучивала над Лелей, что она постоянно мечтает и сидит, уставясь в пространство, с видом «сонной черепахи». После этих слов Дина начинала хохотать и тормошить сестру.
Возле источающих пряно-дурманящих запах магнолий, Георгий остановился и сказал, что если долго вдыхать аромат их цветов, можно почувствовать головокружение и даже слегка опьянеть.
– То не светлая мелодия
И не утренний рассвет,
То душистая магнолия
Излучает лунный свет.
Пряный запах разливается,
Аромат магнолий пьян,
Даже птицы не купаются
В аромате этих ванн. –
Продекламировал он.
– Сейчас магнолия – самое привычное растение на черноморском побережье, а на самом деле они появились здесь не больше ста пятидесяти лет назад. Магнолии и в Европу-то завезли только в конце семнадцатого, начале восемнадцатого века. И поначалу дивное растение привело европейцев в такой восторг, что началась «магнолиевая лихорадка», подобная «тюльпановой горячке» в Голландии. Садоводы начали красть цветущие деревья друг у друга, и в парках. Воровство приняло такие масштабы, что пришлось через газеты обращаться в английский парламент с просьбой принять меры по пресечению разбоя любителей цветов.
Дина улыбнулась.
– Не знаю, конечно, насчет разбоя, но они и впрямь прекрасны. Такая красота, что смотришь и невозможно оторваться.
Георгий пристально посмотрел на нее и начал рассказывать следующую историю, не отводя глаз от нежного лица девушки.
– По китайским преданиям, в давние-предавние времена злые хунхузы напали на мирное китайское селение, перебили мужчин, стариков и детей, забрали скот, уничтожили посевы риса, а сто самых красивых девушек связали и оставили на площади. Девяносто девять дней и ночей веселились захватчики, и каждое утро убивали одну из пленниц. Когда пришел черед последней девушки, она обняла землю и начала горько причитать: «Родная земля! Ты растила наших отцов и матерей, ты видела смерть и наши муки. Не допусти, чтобы тлен опустошил наши молодые тела. Не дай нам исчезнуть навсегда!» А когда наутро проснулись пьяные хунхузы, на площади не оказалось ни одной девушки, только большое красивое дерево росло там, и сто прекрасных бело-розовых бутонов были готовы раскрыться на нем во всем своем великолепии. Разбойники в дикой злобе изрубили дерево на куски и раскидали их на быстрых конях по степям и предгорьям. Но там, куда падала частица волшебного дерева, вырастало новое дерево, на котором каждую весну зацветало сто нежных бутонов, сто воскресших девичьих сердец. И деревом этим была магнолия.
– Какая грустная легенда, – сказала Леля, осторожно притрагиваясь кончиками пальцев к нежным шелковистым бутонам. – Откуда ты столько всего знаешь про растения?
Георгий улыбнулся.