Совдетство. Узник пятого волнореза

Паралич ошарашенного французского парня понять можно. Когда в прошлом году после летних каникул я пришел на первый урок физкультуры, то остолбенел не хуже Николя. Еще весной наши девчонки все, за исключением Ритки Обиход, родившейся, наверное, сразу с третьим номером, были очевидными «плоскодонками», — и вдруг у доброй половины выперли груди. У Козловой чуть заметные, вроде припухлостей, у Надьки Зозулиной поосновательнее, а у Райки Галушкиной — почти взрослые, мечущиеся туда-сюда под майкой во время бега с препятствиями. Эти изменения в сверстницах бросились мне в глаза еще и потому, что за лето они выросли из физкультурной формы, ставшей им тесной, узкой, резко обозначив нескромные прибавления. На следующее занятие стыдливые одноклассницы пришли уже в новых майках, на два размера больше нужного, чтобы скрыть досадные выпуклости. Только Райка продолжала ходить в обтяжку, как цирковая акробатка, пока наш простодушный физрук Иван Дмитриевич не сделал ей замечание, мол, Галушкина, титьками будешь трясти в другом месте, а тут надо через коня сигать и шестьдесят метров на время бегать! Но что взять с нее, если она в пятом классе, к ужасу Истерички, глаза начала подводить и ногти красить!

Однако самое главное изменение заключалось в другом, точнее — во мне. Даже не знаю, как это объяснить, но попробую… Лет до тринадцати я воспринимал девчонок как разновидность мальчишек, с которыми запрещено драться, которые ходят в платьях, заплетают косы и которым природа зачем-то поместила между ног, как говаривали в детском саду, «сумочки» вместо «колбасок». Вот и вся разница. И вдруг прошлой осенью, вернувшись с юга в школу, я ощутил, что мои повзрослевшие сверстницы другие не по форме, а по содержанию, они в буквальном смысле — противоположный пол! И если раньше я разговаривал с Зозулиной точно так же, как с Петькой Кузнецовым, глаза в глаза, как человек с человеком, то теперь мне приходилось удерживать силой свой взгляд, так и норовивший сползти с ее лица на обозначившуюся грудь. А это неправильно! Я же общаюсь с лицом, а не с торсом. Одноклассницы, кстати, сразу засекали даже секундное сползание моих глаз, краснели, сутулились, поджимали губы. Все, кроме Райки. Эта, наоборот, выкатывала грудь вперед, как Иван Поддубный на арене цирка.

…В общем, намучилась Анжелика со своей выдающейся красотой, которую всем хотелось попробовать, как соленый огурчик на базаре. Особенно меня возмутил один маркиз, он отправил несчастную в нокаут прямым в челюсть, как на ринге, а когда она рухнула на пол, припал к ней и стал нежно целовать. Ну и нравы у них там в Лувре! Но я забежал вперед. Сначала разорившийся отец решил Анжелику сплавить замуж за богача, графа де Пейрака, хотя она жениха в глаза не видела, а только слышала о его редком уродстве, и безутешная девушка решила отдать свою невинность милому, верному Николя, но едва голубки уединились на сеновале, как их застукал бдительный дворецкий. Придя в ярость, он хотел заколоть шпагой мужлана, посягнувшего на честь госпожи, однако в результате короткой стычки сам был пронзен вилами. Парень, чтобы не попасть на виселицу, скрылся, а Анжелику силой отправили под венец, и, кстати, вместо жениха приехал вассал с доверенностью. Муж бедняжке достался весь переломанный, колченогий, изуродованный, со шрамом, как у Отто Скорцени — через все лицо, но ему удалось постепенно приучить к себе молодую жену, заманить на брачное ложе, а встав наутро с постели, она влюбилась в него, как кошка.

Но пришла беда, откуда не ждали: на юную графиню положил глаз сам король Людовик ХIV, а бедного де Пейрака сожгли на костре за то, что он умел делать из свинца золото, хотя по уму за это надо давать Ленинскую премию. В результате мать-одиночка Анжелика так и погибла бы с двумя детьми на руках, если бы не Николя, к тому времени окривевший, как ветеран-контролер, и ставший вожаком парижских воров, а те неплохо зарабатывали, обирая припозднившихся горожан. Постельные сцены в фильме были, но обрывались на самом интересном месте. Я так и не понял: отдала овдовевшая Анжелика одноглазому Николя хотя бы остатки своей чести или они стали просто верными друзьями…

Когда на экране по ходу возникал солнечный день или ярко освещенный бал, лица зрителей выступали из темноты, и я отыскивал в седьмом ряду знакомый профиль Зои. Она сидела между отчимом и Томой, смотревшей на экран с простодушным восторгом. Михмат весь сеанс сжимал ладошку жены, словно она, невзирая на свои габариты, могла упорхнуть от него на экран, к какому-нибудь приставучему маркизу. А в тот момент, когда Жоффрей де Пейрак бился на шпагах с приезжим наглецом и упал из-за своей изуродованной ноги, оказавшись на краю гибели, Зоя в испуге схватила отчима за свободную руку и не отпускала до конца сеанса. Это было так трогательно, что весь план нападения на Михмата показался мне дурным сном, который развеется сразу же после звонка будильника…

— Ну и почему детям до шестнадцати? — возмутился Ларик, едва зажегся свет на столбах.

— Непонятно, детский сад… — поддакнул я.