Совершенный монастырь. Афонские рассказы

И вот однажды подвижник записался в бригаду по сбору оливок. Рядом с одной богатой кельей была большая оливковая роща, и монахи нанимали трудников для сбора урожая, выплачивая неплохие деньги. Спали работники в помещениях самой кельи. На второй или третий день работ утро огласилось страшным криком хозяина кельи — половина масличных деревьев была кем-то вырублена. В эту ночь бушевала страшная гроза, и никто не слышал, как злоумышленник рубил деревья. Возле одного дерева был оставлен топор. Топоры были пронумерованы хозяином кельи. Нужно было рубить сухие ветки, и каждый работник отвечал за свой инвентарь. Этот топор был под номером 7 и числился за Панайотисом…

Монахи кельи разбудили и привели Панайотиса на место преступления. Он сначала все отрицал, резонно вопрошая: если бы он срубил эти деревья, зачем ему оставлять здесь свой топор? К тому же он никогда не был замечен в подлостях. Но затем к келье подошли несколько бродяг, нанятых «мусорщиком», и сказали, что видели Панайотиса вырубающим оливковые деревья. Мол, его подкупил конкурент, желающий продать урожай по более выгодной цене.

Панайотис хотел было продолжать оправдываться, но вспомнил житие Макария Великого и свой обет, поэтому упал в ноги хозяину кельи, стал извиняться и просить дать ему возможность загладить свою вину. Хозяин кельи простил его, но взял в рабство на три года, потому что оливковая роща стоила почти целое состояние. Панайотис трудился на самых тяжелых работах с утра до вечера, частенько подвергался побоям и оставался без ужина. И, конечно же, его доброе имя было утрачено.

Однажды в келью, где он подвизался, приехал богатый архимандрит, в котором Панайотис сразу же узнал «мусорщика». Его теперь звали архимандрит Фалалей, и он пригласил Панайотиса в келью для разговора.

Униженный подвижник уже давно растерял свои дружелюбие и веселость. Скорби угнетали его дух, а ум пребывал в унынии. На его лице были следы побоев, и пахло от него почти так же, как когда-то от «мусорщика», который теперь, напротив, следил за собой и умащал свое тело различными благовониями. Архимандрит пригласил его сесть и сказал:

— Тебе повезло: я простил твою дерзость, — архимандрит обольстительно улыбнулся. — Хочешь, Панайотис, я обличу клевету бродяг и восстановлю твое доброе имя?

Тебя полюбят как незлобивого, кроткого подвижника, твой подвиг добровольного принятия скорбей станет известен всем, и я добьюсь, чтобы тебя посвятили в пресвитеры в Великой лавре. Сам Вселенский Патриарх рукоположит тебя и все твои беды закончатся. Я окружу тебя любовью и буду помогать деньгами всей твоей большой семье. Тем более, сейчас свирепствует голод, который унес уже много жизней. Решай, Панайотис, я выполню все, что обещал тебе. Ты просто на словах отрекись от обета, что дал тогда давно Вратарнице.

Архимандрит смотрел на подвижника приветливо, давая понять, что предлагает ему свою дружбу. Но несмотря на то, что отец Фалалей был в красивых одеждах и умащен благовониями, он был все тем же «мусорщиком».

— Спасибо, что простили мою дерзость, отец Фалалей. Я это очень ценю. Но бродяги действительно сказали правду: это я вырубил половину маслин отца Евгения за деньги конкурентов, о чем, конечно, сейчас очень сожалею. Но я уже отработал половину срока в его келье, осталось еще полтора года. Несмотря на все лишения, я счастлив, потому что провел это время на Святой Горе. Так что спасибо за предложение, но я останусь выполнять свою епитимью.

— Какой же ты у нас честный и праведный, хе-хе. Ты очень ценишь свое пребывание на Афоне, верно? — спросил лукавый архимандрит.

— Конечно, это же удел Матери Божьей!

— Ты пока держишь свой обет. Хорошо. Только жаль, что ты снова отверг мою дружбу. Этим ты разозлил меня еще больше, ведь я пришел к тебе с миром. Но знай, теперь я совлеку с тебя всю праведность, крестьянин, как ворованную одежду. Дорого же ты заплатишь за отказ мне. Пошел вон!

Панайотис взглянул в разгневанное лицо «мусорщика» и вышел из кельи, молясь Матери Божьей, дабы избавила его от зла и враг видимых и невидимых.

Так проработал он в келье отца Евгения еще полгода, неоднократно встречая отца Фалалея, который был большим другом хозяина. «Мусорщик», казалось, не замечал его, и это вселило в Панайотиса надежду на то, что тот перестал держать на него зло. Но не тут-то было.

«Мусорщик» часто выезжал за пределы Афона, где предавался плотским утехам. Неподалеку от Салоников жила его любовница, которая, забеременев, стала укорять его:

— Ты, священное лицо, оставляешь меня без мужа и кормильца. Мало того, что я опозорена на все селение, ты скоро забудешь обо мне, а кто прокормит моего ребенка?

«Мусорщик» подумал и сказал:

— Есть у меня насчет тебя одна идея, ты только верь мне.

— Хорошо! — сказала женщина. — Я поверю тебе, но поторопись, а то мне придется сказать селу, кто отец будущего ребенка. Тебе от этого не поздоровится, ты ведь знаешь, на что я способна.

На следующей неделе архимандрит Фалалей выкупил год работы Панайотиса у отца Евгения за двойную сумму и привез его в селение, где жила эта женщина.