Советская цивилизация т.1

Множество таких людей этим незаметно и занимались. При этом мы, не задумываясь над этим, ценили тот советский генотип, на матрице которого вырастали наши потребности в демократии и разнообразии. Ведь эти потребности во всех нас были, они не так уж уникальны в «молодых демократах», в них они лишь фонтанируют красиво. В отличие от них, мы ценили даже ту корявую кожуру, которая, отмирая, нас угнетала — потому что в недавнем прошлом без этой защитной кожуры не уцелел бы и генотип.

Из нашей же среды возникли Сахаров, Боннэр, а за ними, скромненько, и Гаврила Попов с чубайсами. Они, много говоря о чешуе и кожуре, на самом деле предложили разрушить генотип («вплоть до детских садов, в которых таится ген коммунизма»). Тут и произошло наше разделение — «молодой демократ» пошел с ними, а мы против них. Отвергая советский проект за то угнетение «молодого демократа», которое имело место, он пошел именно с теми, которые были носителями генотипа угнетателей. Ломать советский строй стала именно та часть номенклатуры, которой была ненавистна именно его демократическая и «симфоническая» суть. То, что этот поход они начали под знаменем демократии — прием тривиальный и уже давно несущественный.

Можно понять Ельцина, который, под лозунгами борьбы с привилегиями, строил лично себе быт с роскошью царского типа. Человек циничный и с комплексами — пошлая квинтэссенция той части номенклатуры, о которой я говорю. Но он всем антисоветским силам был нужен именно как таран, выполняющий грязную работу за Боннэр и за «молодого демократа». Теперь они отказываются от грязи, но не от смысла, сердечника этой антисоветской работы.

Трудно не видеть, что угнетение и неудобства в позднем СССР, о которых только и знают «молодые демократы», были продуктом мысли и дела нового поколения номенклатуры, которая обрела сословное антисоветское сознание. Она уже пришивала к старой отмиравшей кожуре оболочку из нового материала. Она все больше ненавидела таких людей, как, например, я (говорю о типе людей, а не о себе лично), — но ей были близки Боннэр и Евтушенко, хотя Юрий Афанасьев еще обязан был на них покрикивать. Прошло немного времени — и они обнародовали свое родство и дружбу.

И каков же был выбор «молодого демократа»? Он вступил в ряды тех, кто и был философом и исполнителем того угнетения, против которого он якобы восставал. Хотелось бы услышать, как можно объяснить это противоречие. Оно сложилось в четкую систему, вскрыто, описано, выражено в виде вопросов — но никогда не было на них ответа.

Можно понять верхушку западных коммунистов, прикормленную нашей номенклатурой. Они видели советский строй через встречи в Колонном зале, отдых на даче ЦК КПСС или поездки делегации в гостеприимную потемкинскую деревню. К интригам в этой узенькой нише они сводили проблематику советского проекта.

У меня возник конфликт с друзьями, видными испанскими коммунистами, которые не раз бывали в СССР. Я сказал на одной встрече, что единственные два человека, понявшие суть советского строя, которых я встретил в Испании, были два старика, ветераны «Голубой дивизии». Оба они, неграмотные крестьяне, от голодухи согласившиеся записаться «добровольцами», попали в Псковскую область. Один из них, замерзая, постучал в избу, его отогрели старики, и он, не зная языка, жил у них и наблюдал. Через 54 года после этого я с ним разговаривал так, будто он вчера вернулся из СССР — он ухватил самое главное, о чем и не подозревали самоотверженные коммунисты.

Это испанским коммунистам не в упрек — они бывали у нас в искусственной, в известном смысле маргинальной, среде. Но можно ли было ожидать такого же инфантилизма от людей, которые выросли в среде трудовой интеллигенции?

Носителями сути советского строя (пусть и не понимая и сознательно не защищая ее) были те, кто был жизненно заинтересован в жизнеустройстве, устраняющем источники массовых страданий, а также те, кто желал демократии и симфонии на основе устранения массовых страданий. Эти две части общества не совпадали, но в главном были союзниками. Но «молодой демократ» перешел на сторону тех, кто пообещал (весьма неубедительно) демократию для меньшинства за счет допущения массовых страданий.

Ввиду того, что страдающая масса стала пусть неявно, но сопротивляться, эти вожди уже отказались от демократии даже для меньшинства, а симфония с самого начала в таких условиях представилась невозможной. Очевидно, что эти вожди уже вошли в неразрешимое противоречие с собственными мифами и декларациями, попали в порочный круг и вырваться из него могут только идя напролом — все больше и больше зверея, независимо от фразеологии. Невозможно поверить, что наш демократ, как бы он ни был молод, не видит этой перспективы.

Рано или поздно, но он встанет перед выбором — или его сожрут внутренние противоречия. Чем дальше, тем дороже цена выбора.

СССР перед войной: комментарий «с Запада»