Советские силовики

В ночь на 12 июня, сразу после вынесения приговора, осужденных расстреляли там же, в подвалах дома на Никольской, где заседала Военная коллегия Верховного суда. До революции в этом доме располагалась текстильная компания. В подвалах хранились тюки с мануфактурой. Из подвалов на поверхность вели пандусы, по ним крючьями вытаскивали тюки и грузили на подводы. Пандусы пригодились, когда крючьями стали вытаскивать трупы расстрелянных.

На заседании Высшего военного совета Сталин объяснял сидящим в зале, что их арестованные сослуживцы — лишь часть большого заговора:

— Военные заговорщики нами разоблачены вовремя. Они корней вниз армии не пустили. Этот заговор является заговором верхушки. Но нельзя думать, что враги не пытались кого-нибудь из вас, сидящих здесь, завербовать и вовлечь в свои коварные замыслы. Имейте мужество подняться на трибуну и сказать об этом, вам будет дарована жизнь и сохранено положение в армии.

И вождь перешел к урокам, которые следовало извлечь всем присутствующим:

— Надо проверять людей. Надо иметь широко поставленную разведку, чтобы каждый партиец, особенно органы ГПУ, чтобы они свою сеть расширяли и бдительнее смотрели. Во всех областях разбили мы буржуазию, только в области разведки оказались битыми, как мальчишки, как ребята. Вот наша основная слабость. Разведки нет, настоящей разведки. Я беру это в широком смысле слова, в смысле бдительности, и в узком смысле слова также, в смысле хорошей организации разведки. Разведка — это та область, где мы впервые за двадцать лет потерпели жесточайшее поражение…

Упреки вождя учли.

В течение нескольких месяцев были арестованы начальники управлений Наркомата обороны, руководители Генерального штаба и командующие военными округами. Затем репрессии захватили армейский, корпусной, дивизионный уровень. Стали брать командиров более низкого уровня. Масштабы чистки постоянно расширялись.

В апреле 1938 года только что назначенному первым заместителем наркома обороны командарму 1-го ранга Ивану Федоровичу Федько устроили очную ставку с арестованными командирами, которые по указанию следователей НКВД назвали его своим соучастником.

Ошеломленный Федько попросил Ворошилова организовать ему встречу с Ежовым, чтобы он мог убедить наркома внутренних дел в своей невиновности. Климент Ефремович искренне не советовал ему ходить на Лубянку:

— Вас там заставят написать на себя всякую небылицу. Не делайте этого.

Федько гордо сказал, что он никогда не подставит свою подпись под неправдой. Ворошилов посмотрел на своего заместителя с сожалением:

— Вы плохо знаете обстановку. Там все признаются. Не надо вам ехать туда…

7 июля 1938 года Федько арестовали. На третий день он подписал заявление на имя Ежова, «признав» свое участие в антисоветском заговоре.

Им занимался начальник Особого отдела ГУГБ НКВД комбриг Николай Николаевич Федоров. Он докладывал первому заместителю наркома внутренних дел Михаилу Петровичу Фриновскому:

«Последние дни у меня в работе особое напряжение — арестовали Федько, который только сегодня стал давать показания, и то у меня нет уверенности в том, что он от них не откажется…

10-го числа Николай Иванович (Ежов. — Л. М.) поднялся ко мне и провел у меня часов пять с половиной — допрашивали Федько, Егорова, сделали очную ставку между Федько и Егоровым. Позавчера я провел с Федько очные ставки, на которых арестованные изобличали Федько, но он от всего отказывался. Я ему набил морду, отправил в Лефортово, посадил в карцер. В своих сегодняшних показаниях он называет Мерецкова, Жильцова и еще нескольких человек».

Федько расстреляли. Выбитые из него показания на Кирилла Афанасьевича Мерецкова, который тогда был заместителем начальника Генерального штаба, пригодились позже. Санкцию на арест Мерецкова Сталин дал в июне 1941 года. Кирилла Афанасьевича чекисты взяли уже после начала войны.

К тому времени и допрашивавшего Федько начальника Особого отдела комбрига Федорова, награжденного орденом Ленина и избранного депутатом Верховного Совета СССР, и первого замнаркома внутренних дел командарма 1-го ранга Фриновского уже тоже расстреляли за участие в «троцкистско-фашистском заговоре».

Нарком обороны Ворошилов в буквальном смысле переступил через своих боевых товарищей, отвергая просьбы о помощи, которые исходили от людей, которых он прекрасно знал. Не пожелал за них вступиться, хотя еще недавно красиво говорил, что надо защищать честное имя красноармейца.

Ему писали родственники арестованных командиров. Иногда они сами — из тюрем и лагерей. Некоторым удавалось сообщить, что их подвергают пыткам. Они напоминали наркому о совместной службе, просили помочь, выручить из беды. Так что Ворошилов хорошо понимал, что происходит.

Он дружил с Николаем Ивановичем Бухариным, который был членом политбюро, пока Сталин к нему не переменился. Накануне ареста Бухарин послал Ворошилову письмо: «Знай, Клим, что я ни к каким преступлениям не причастен».