Созвездие Гончих Псов

– Я не пойду к нему, – сказала она глухо и твердо. – Я любила этого человека. Он первый видел мои слезы, мой стыд. Я хочу одного – поскорей отсюда уехать. Я думала, что хватит сил, согласилась ехать с вами. Теперь мне противно. Поймите, – вы пятеро смелых, находчивых, сильных мужчин подсылаете женщину, бывшую жену. Вы хотите сыграть на том, что, может быть, он еще любит меня и отдаст дневник, из-за которого вы подняли столько шуму. Я не ждала этого. Вы называете его шпионом, – где доказательства? Вы понимаете, что говорите! Вы рыщете по всей стране, у вас развился прекрасный нюх, вы ловко его выследили и хотите поймать в западню на лакомую приманку – на меня. Ради чего это делается, я не могу понять. Вы входите с черного хода там, где есть пути прямые и верные.

– Например?

– Пойдите к нему, скажите, кто вы, и потребуйте дневник. Кажется, просто.

Батурин улыбнулся.

– Зря улыбаетесь. Это совсем не глупо. Вы вбили себе в голову, что охотитесь за опасным преступником, шпионом. Может быть, вы даже носите револьвер в кармане. Конечно, – это очень романтично. У пионеров от этих историй разгорелись бы глаза, – но вы-то, вы ведь не пионер. Пиррисон – опасный преступник! – Она засмеялась. – Пиррисон – ничтожество из ничтожеств. Разве такие бывают шпионы! Вы наивные мальчики вместе со своим капитаном. Вы забываете, что я человек, а не манок для птицы.

Нелидова замолчала.

– Это все?

– Все.

– Хорошо. Мы действуем глупо, мы фантасты и мальчишки. Но почему же вы согласились искать его вместе с нами?

– Вы этого не знаете? – Нелидова метнулась к Батурину, подошла почти вплотную.

– Нет.

– Тогда вам нечего и говорить.

Она отвернулась и пошла в глубь сада. Батурин поколебался и пошел за ней. В густой аллее она ее- ла на скамейку и, не глядя на него, сказала резко:

– Ну, договаривайте. Давайте кончать.

– Давайте. Конечно, нельзя бы втягивать вас в это дело. Это план капитана. Капитан спросил меня, – согласитесь ли вы сегодня вечером пойти к Пиррисону, взять дневник и передать его нам. Я ответил – да, безусловно согласится. Во всем виноват только я, – ни капитан, ни Берг, ни Глан – никто не давал за вас никаких обещаний. Я неправильно понял вас в Керчи. Я вообще не понимаю половинчатого отношения к людям. Если я считаю человека заслуживающим уничтожения, то не буду охранять его от опасностей. Это – азбука. Я приписал свои свойства вам, – конечно, это глупо. Но я плохо соображаю последнее время, – вы должны меня понять. Помимо дневника, у меня есть свои счеты с Пиррисоном. Я сведу их сегодня же.

Батурин замолчал.

– Ну, дальше.

– Дальше ничего.

– Вы опять говорите об убийстве?

Батурин пожал плечами.

– Я считаю, что наш разговор бесцелен.

– Ну, идите, – сказала Нелидова вяло, не подымая глаз. – Вы – неистовый человек. Вы неистово ненавидите и неистово любите. Его смерть – ваша смерть. Мне все равно. Делайте как знаете. Пусть не ждут меня там, в Сололаках. Вечером я приду за вещами.

Батурин медленно вышел из сада. Снова, как в Москве, в голову лезли дурацкие мысли.

– Жарок день тифлисский, жарок день тифлисский, – повторял он, спускаясь по каменным лестницам в город.

День, бледный и серый – с гор нагнало густые облака, – был неуютен и вызывал апатию.

Дома Батурин сказал капитану:

– Я ошибся. Она отказалась. Я беру все на себя. Сигнал только будет другой, – если вы понадобитесь, я погашу свет не у себя, а в комнате Пиррисона.

– А что с ней?

– Не выдержала. Уезжает.

Он ждал сердитых вопросов и ругани, но капитан был спокоен:

– Куда ей, – совсем девчонка. Конечно, страшно.

Берга история с Пиррисоном, видимо, мало интересовала. Глан погрыз ногти и пробормотал:

– Да, жаль, жаль… Ну что ж, в конце концов это не наше дело.

К вечеру Батурин пришел в гостиницу. В номере стояла духота, сдобренная запахом застоявшегося табачного дыма. Батурин открыл окно и выглянул: в садике уже сидели, покуривая, капитан и Заремба.

Батурин осторожно отодвинул комод, прислушался, – Пиррисона еще не было.

Он лег на кровать, закурил. В садах рыдали певцы – ашуги. Над Курой загорались звезды, – их пламя было как бы новым, ослепительным. Кура несла обрывки этого пламени в мутной воде. Батурин лежал и думал, что вот через час-два случится неизбежное; отступать теперь поздно.

– Слава богу, конец, – прошептал он. Жизнь в Пушкине, Миссури, желтое солнце на снегу казались замысловатым детством.

«Если бы он убил меня», – подумал Батурин.

Душно, противно дуло из окон. Валя умерла, прошлые дни шумели штормом, давили тоской по всему, что, конечно, никогда не вернется.

Сегодняшний разговор с Нелидовой показал Батурину, как плохо он вдумывался в жизнь, как мертвы его мысли. Как плоско он отвечал ей, – совсем не то, что нужно. Он понял, что, как и все, он боится говорить о главном. Невысказанность мучила его. В ней, в этой невысказанности, в трусливости перед самим собой – главное несчастье его жизни.

– Пустой болтун, – сказал он громко и покраснел. – Ну, все равно. Сегодня все решится.