На площадь Султанахмет потихоньку ложилась серая ночь, но Лейлы Баркын по-прежнему нигде не было видно. Группы туристов медленно рассеивались. Скворцы, до того как улететь на ночевку, стайками порхали вокруг ветвей каштанов и платанов, наслаждаясь последними лучами солнца. Крепко ухватившись за кожаную сумку, в которой лежали монеты с изображениями Визаса и Константина, я пробрался сквозь последнюю группку английских туристов и направился к обелиску Феодосия. Несмотря на то что я неоднократно посещал это место в детстве, каждый раз не переставал восхищаться увиденным. Остановившись перед плитой из розового гранита, я как будто впервые всматривался в высеченные в камне иероглифы и другие странные символы древнейшего из языков мира.
Орлы и львы, глаза, солнечные диски, журчащие ручьи и безграничные пустыни — все это было здесь; неразборчивые знаки древнего непостижимого языка…
— Потрясающе, не правда ли?
Обернувшись, я встретился взглядом с Лейлой Баркын. Она смотрела не на меня, а на символы. Глаза ее были полны восторга.
— Кто бы мог подумать, что обелиску три с половиной тысячи лет? — сказала она отстраненным голосом. — Выглядит как новехонький… Как будто создан современным мастером для какой-нибудь биеннале.
Я мало что знал об этом памятнике, но был уверен, что он очень необычный.
— Этот обелиск установил Константин?
— Нет, Феодосий Первый… Но интуиция вас не подводит. Константин первым приметил его в египетском городе Гелиополь, где он был изначально возведен.
— Почему именно там? — спросил я, не обращая внимания на то, что она говорила со мной как учитель с отстающим учеником.
— Потому что изначально он был установлен в честь фараона Тутмоса Третьего, а не как восхваление успехов римских императоров. — Лейла направилась к северо-западному фасаду монумента. — Здесь так и написано. — Она легко прочитала текст, который я безуспешно пытался расшифровать в течение многих лет: — «Тутмос Третий, фараон Восемнадцатой династии, владыка Верхнего и Нижнего Египта, принеся в жертву Богу Амону и провозгласив благодаря Хоросу свою власть над всеми морями и реками, установил этот обелиск в тридцатую годовщину своего царствования, чтобы он стоял несчетное количество лет во имя всех будущих годовщин».
Ее глаза остановились на моем усталом лице. Казалось, их цвет темнел вместе со спускавшимися сумерками.
— После завоевания Египта римлянами никто из римских императоров не уделял обелиску особого внимания. Вплоть до Константина Великого, конечно. Он тогда только-только перенес столицу из Рима в Византий — город, который позже будет носить его имя, — и собирал всевозможные памятники, статуи и произведения искусства со всех уголков мира. Хотел украсить новую столицу, сделать ее самым красивым городом на земле. Вот почему он послал египтянам вежливое, но холодное письмо: «Будет целесообразно и вам внести свой вклад в благоустройство нашего города, отправив сюда этот монолит. Город всегда с распростертыми объятьями встречает ваши корабли, идущие в Черное море».
— И египтяне отправили обелиск? — спросил я с нетерпением.
— Никто не знает наверняка. История умалчивает и о том, когда обелиск доставили в город. Известно лишь, что после прибытия он долгое время находился в порту со стороны района Кадырга. И для установки на постамент обелиску пришлось ждать воцарения Феодосия Первого. Во имя своих побед этот император пожелал перенести обелиск на ипподром. Но все оказалось не так просто, как представлялось изначально.
В итоге императору пришлось построить дорогу из порта в Кадырге до ипподрома. Перенос обелиска занял три дня и потребовал огромных усилий. — Она указала на основание памятника. — Поговаривают, что установка колонны на пьедестал заняла не то тридцать, не то тридцать два дня. Смотрите, тут надпись на греческом. Она гласит: «
Улыбнувшись, я указал на барельефы, украшавшие пьедестал:
— Кто здесь изображен?
— Феодосий со своей семьей. А еще показана история возведения обелиска.