Стамбульский ребус

— Как здесь красиво, правда? — сказала она и, не дождавшись моего ответа, продолжила: — Если не брать в расчет султанские резиденции, то это единственный уцелевший во всем Стамбуле дворец. — Потом очень тихо, будто открывая мне великую тайну, добавила: — Знаете, ведь Ибрагим-паша был зятем султана Сулеймана. Но ни этот факт, ни дружба с падишахом не уберегли его от гибели. Интриги и подстрекательство любимой женщины Сулеймана — Хюррем-султан[27] — сделали свое дело: Ибрагима-пашу казнили. Задушили по личному приказу повелителя.

Я попытался поставить себя на место великого визиря и представить те ужас и отчаяние, которые он испытал, пока его вели на казнь по приказу лучшего друга. Был ли он предан султану в тот момент? Или, прощаясь с жизнью, испытывал огромное сожаление: все его усилия, как и жизнь, оказались напрасны…

— Сюда, Невзат-бей, — сказала Лейла, показывая на не слишком высокую и довольно широкую лестницу. — Нам надо подняться наверх.

Поднявшись, мы оказались на террасе, откуда открывался вид на площадь Султанахмет. Сквозь пышные ветви акаций за высокой сосной виднелся обелиск Феодосия. Справа — обелиск Константина и Змеиная колонна. Три монумента — наследие римской цивилизации — стояли подобно священным стражам времени, молча ожидая, когда на площадь и город окончательно опустится ночь.

Молодой человек из кафетерия заметил, что мы ищем место, чтобы присесть, и поспешил к нам.

— Добро пожаловать, Лейла-ханым.

— Привет, Рашид, — поздоровалась она, глядя на пустые столики. — Никого нет. Вы уже закрылись?

— Нет-нет, присаживайтесь, прошу вас…

Лейла выбрала себе место, с которого была видна площадь, я сел напротив нее и положил на стол сумку.

Рашид вежливо спросил, что мы будем пить. Мы оба заказали чай. Кажется, бедняга расстроился.

— Лейла-ханым, чай не очень свежий. Как насчет турецкого кофе?

Мы с Лейлой переглянулись и согласились.

— Я знаю, какой кофе любит Лейла-ханым. А вы какой предпочитаете? — обратился Рашид ко мне.

— Добавьте немного сахара.

Рашид направился на кухню, а Лейла разглядывала площадь Султанахмет, над которой уже сгустилась ночная мгла.

— Я очень люблю это место, — сказала она с детской непосредственностью. Когда она перевела на меня взгляд, я заметил блеск в ее глазах. — Эта площадь была свидетелем жизни города на протяжении двух тысяч лет. Видела десятки царей, императоров и султанов… Победы мирового масштаба… Грабежи, мародерство, безудержное веселье, триумфальные пиршества. Восстания, эпидемии, землетрясения и засухи, сотрясавшие империи и правителей… Площадь видела все, что когда-либо происходило с этим городом. — Ее голос стал тихим и благоговейным. — Но только взгляните, как она упивается этой необъятной тишиной. Как будто, как и раньше, тихонечко записывает все происходящее в твердыню памяти своей брусчатки, камня, дерева и железа.

Должно быть, она обожала свою работу. Так же, как и моя мать, помешанная на истории. Я знал, каково это — заниматься любимым делом. Ведь я тоже был одним из тех редких людей, которые зарабатывают себе на жизнь занятием по душе. Но если вы придаете работе слишком большое значение, считаете, что в жизни нет; ничего, кроме нее, то счастья вам не обрести. Как бы работа ни нравилась, от других сфер жизни никуда не деться. Моя мать успешно находила это хрупкое равновесие. Несмотря на свою безграничную страсть к истории, она не пренебрегала ни семьей, ни прочими обязанностями. Она поливала герань на подоконнике и готовила любимое блюдо отца — фаршированные артишоки — с тем же рвением, с каким читала статью про Малый Влахернский дворец. Не могу сказать то же о себе. Работа полностью взяла верх над моей жизнью. А если принять в расчет гибель Гюзиде и Айсун, то получается, что не только взяла верх, но и разрушила всю мою жизнь. Большинство наших ссор с Евгенией, как и с погибшей женой Гюзиде, касались моей работы. В случае с Лейлой степень ее одержимости работой была мне по-прежнему неясна: я никак не мог понять, чем она может рискнуть во имя профессии. Возможно, наш разговор разрешит эту неопределенность: я смогу понять, исключать ли мне ее из списка подозреваемых, или, наоборот, я осознаю, могла ли страсть к любимому делу толкнуть ее на преступление.

— Но ведь не скажешь, что мы по достоинству ценим эту площадь, — я нарушил молчание, а в глазах Лейлы вдруг полыхнул огонь.