УТРО В ИЕРУСАЛИМЕЗаметно убывает мгла.Урчит на кухне холодильник.Звонит, проклюнувшись, будильник:“Тум-ба-ла-ла! Тум-ба-ла-ла!”Пора корпеть и колесить.А ветры мира в эту порулетят на Храмовую гору —благословения просить.ЗАКАТС шоссе вдоль иерусалимского леса,с уступа горы, как с галерки,мы смотрим туда, где играется пьеса,ярчайшая без оговорки.Старинная пара — ты зритель, я зритель,условные кто-то и некто,но это для нас господин осветительдорвался до светоэффекта.Подобен шестерке коней колесницыпобедно светящейся Славы,там перистый веер, как имя, святитсянад выбросом огненной лавы.И у горизонта, где солнце все ниже,оплавившись, горы прогнулись.Ни Рерих, ни Рокуэлл Кент, ни Куинджидо этого не дотянулись.Часть зрения — вот за погляд наша плата.Потом вдруг попросят из зала.Но если досмотрим остаток заката,то он будет стоить начала.Ни самоповтора ему, ни поблажки, —лишь меркнущие постепеннопрорывы огня, цветовые растяжкидо мига ухода со сцены.И, выдохнув браво, мы к выходу двинем.Но даже тогда нас уважат, —едва обернемся, на звездчато-синемеще нам и отсвет покажут.СТРОФЫ С ЦИТАТАМИНе любя стихи в размеребаба сеяла горох,согласись, по крайней мере, —этот ритм бывал не плох.Он когда-то на прощаньепрорастал в рысце не зря,завершая обещанье:…и влюблюсь до ноября.В том же темпе, или чаще,как случится, так и пейот покрепче до послаще:сердцу будет веселей.И, уснуть напрасно силясь,спросишь блики на стене:что ж так тяготы взбесились,надрывая сердце мне?А не сдюжит оболочка,убавляя жар и пыл,сам себе напомнишь: точка.Умереть господь судил.Но на то и стих живучий,отметающий барьер.Ах, как ладят смысл и случай,слух, созвучия, размер!ЦИКАДА