Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля

Средь всех улик в судебном зале
О них ты память сохрани!
Так было: молча судьи встали,
Когда вступили в зал они.

Шел за свидетелем свидетель,

И суд, казалось, услыхал,
Как вдалеке запели дети
Чуть слышно траурный хорал.

Шагали туфельки по залу,

Тянулись лентой в коридор.
И в строгом зале все молчало,
И только пел далекий хор.

Так кто ж им указал дорогу?

Кто это шествие привел?…
Одни еще ходить не могут
И спотыкаются о пол,

Другие выползли из строя,

Чтобы немного отдохнуть
И дальше длинной чередою
Сквозь плач детей продолжить путь.

Своей походкою поспешной

Шли мимо судей башмачки,
Так умилительно потешны,
Так удивительно легки.

Из кожи, бархата и шелка,

В нарядных блестках золотых —
Подарок дедушки на елку,
Сюрприз для маленьких франтих.

Они сверкают сталью пряжек,

В помпонах ярких… А иным
Был путь далекий слишком тяжек,
И злобно дождь хлестал по ним.

…Мать и ребенок… Вечер зимний.

Витрины светится стекло.
«Ах, мама! Туфельки купи мне!
В них так удобно, так тепло!»

Сказала мать с улыбкой горькой:

«Нет денег. Где мы их найдем?»
И вот несчастные опорки
По залу тащатся с трудом.

Чулочек тянут за собою

И дальше движутся во тьму…
…О, что за шествие такое?
И этот смутный хор к чему?..

Они идут. Не убывает

Неисчислимый, страшный строй.
Я вижу — кукла проплывает,
Как в лодке, в туфельке пустой.

А вот совсем другая пара.

Когда-то эти башмачки
Гоняли мяч по тротуару
И мчались наперегонки.

Ползет пинетка одиноко —

Не может спутницу найти.
Ведь снег лежал такой глубокий, —
Она замерзла по пути.

Вот пара стоптанных сандалий

Вступает тихо в зал суда.
Они промокли и устали,
Но все равно пришли сюда.

Ботинки, туфельки, сапожки

Детей бездомных и больных.
Где эти маленькие ножки?
Босыми кто оставил их?..

Судья прочтет нам акт печальный,

Число погибших назовет.
…А хор далекий, погребальный
Чуть слышно в сумраке поет.

…Бежали немцы на рассвете,

Оставив с обувью мешки.
Мы видим их. Но где же дети?
…И рассказали башмачки.

…Везли нас темные вагоны,

Свистел во мраке паровоз,
Во мгле мелькали перегоны,
И поезд нас во тьму привез.

Из разных стран сюда свезли нас,

Из многих мест в короткий срок.
И кое-кто пути не вынес,
И падал, и ходить не мог.

Мать причитала: «Три недели…

Судите сами… Путь тяжел.
Они горячего не ели!»
С овчаркой дядя подошел:

«О, сколько прибыло народца!

Сейчас мы всем поесть дадим.
Здесь горевать вам не придется!..»
Вздымался в небо черный дым.

«Для вас-то мы и топим печки.

Поди, продрогла детвора?
Не бойтесь, милые овечки,
У нас тут в Люблине жара!»

Нас привели к немецкой тете.

Мы встали молча перед ней.
«Сейчас вы, крошки, отдохнете.
Снимите туфельки скорей!

Ай-ай, зачем же плакать, дети?

Смотрите, скоро над леском
Чудесно солнышко засветит
И можно бегать босиком.

Ох, будет здесь жара большая…,

А ну, в считалочки играть!
Сейчас я вас пересчитаю:
Один. Два. Три. Четыре. Пять…

Не надо, крошки, портить глазки,

Утрите слезки, соловьи.
Я тетя из немецкой сказки,
Я фея, куколки мои.

Фу, как не стыдно прятать лица!

Вы на колени пали зря.
Встать! Нужно петь, а не молиться!
Горит над Люблином заря!»

Нам песенку она пропела

И снова сосчитала нас,
А в доме, где заря горела,
Нас сосчитали в третий раз.

Вели нас, голых, люди в черном —

И захлебнулся детский крик…
…И в тот же день на пункте сборном
Свалили обувь в грузовик.

Да. Дело шло здесь как по маслу!

Бараки. Вышки. Лагеря.
И круглосуточно не гасла
В печах германская заря…

Когда, восстав из гроба, жертвы

Убийц к ответу призовут,
Те башмачки в отрядах первых
Грозой в Германию войдут.

Как шествие бессчетных гномов,

Они пройдут во тьме ночей
Из края в край, от дома к дому
И все ж отыщут палачей!

Проникнут в залы и в подвалы,

Взберутся вверх, на чердаки…
Убийц железом жуть сковала:
Стоят пред ними башмачки!

И в этот час зарей зажжется

Свет правды над страной моей…
Хорал печальный раздается,
Далекий, смутный плач детей.

Лицо убийц открылось людям,

Виновных в зверствах суд назвал.
И никогда мы не забудем,
Как башмачки вступили в зал!