Странник

Людей было много. Возможно, ни один даже охотник не покинул лагерь сегодня. Люди занимались кто забоем животных, кто приготовлениями к отъезду. Джоссерек заметил, что сам забой был поручен отдельным людям или группам родственников, которые занимались своим делом в нескольких ярдах друг от друга. На него и Донью бросали только короткие взгляды и их поприветствовали салютом, когда они вошли в лагерь, несмотря на то, что он был чужеземцем, а она возвратилась после очень долгого отсутствия. Люди полагали, что если им понадобится помощь или сочувствие, то они обратятся к кому следует без посторонней помощи, а самим напрашиваться было бы невежливо. Это было совсем непохоже на прием, оказанный им в Братстве Вороньего Гнезда; но здесь была совсем другая ситуация, включая само их появление. Здесь у Доньи была семья, и она ехала, не останавливаясь, чтобы перекинуться с кем-нибудь парой слов, да никто и не ожидал от нее этого.

Около своего шатра она осадила лошадь. Шатер был больше и красивее большинства остальных — сделанный не из кожи, а из вощеного шелка. На главном шесте в центре шатра развевалось знамя с вышитым серебром изображением совы на черном фоне. Ее родственники были заняты на улице: резали скот, обдирали туши, скоблили шкуры, готовили на костре еду, чистили доспехи, а несколько мальчишек практиковалась в искусстве стрельбы из лука — но не из кривых, какие возят с собой всадники, а длинных боевых; девочки бросали ножи или тонкие стилеты; маленькие дети ухаживали за грудными младенцами. Поблизости лениво развалились на земле собаки, а ястребы взирали на окружающее со своих насестов. Было довольно тихо. Приблизившись, Джоссерек стал замечать болтовню между людьми, случайную усмешку или дружеский жест… но ничего похожего на шум и суматоху, обычную среди первобытных людей. Пожилой человек, лысый и слепой, сидел на складном стуле, сжимая в руках изогнутую арфу, и пел не потерявшим своей мощи голосом для работавших.

Когда Джоссерек и Донья вошли и остановились, он, услышав внезапный шум, перестал играть. На несколько секунд воцарилась тишина, распространяясь дальше, словно волны от брошенного в пруд камня. Потом один высокий мужчина оторвался от своей работы, нелегкой, надо признать, так что он был совершенно гол. Несмотря на то, что его рыжие волосы и борода были тронуты сединой, он был еще крепок телом и на вид ему можно было дать тридцать лет, если бы не старый шрам на его теле.

— Донья, — сказал он едва слышно.

— Йвен, — ответила она и спешилась.

«Ее первый муж», — вспомнил Джоссерек.

Она и Йвен протянули друг другу руки и долгую минуту глядели друг другу в глаза. К ним подошли и остальные: муж Орово, некогда он занимался добычей металла в Рунге, коренастый и светловолосый; муж Беодан, он был намного моложе Доньи, худощавый и со слишком смуглой кожей, чтобы быть северянином; муж Кириан, заплетавший в косички свои рыжие волосы, всего на год старше ее первого сына. Некоторые из детей имели право подойти, обнять ее и поцеловать: дочери Вальдевания (четырех лет), Шукева (семи) и Джильева (одиннадцати). Сын Фиодар мог немного подождать — ему было уже пятнадцать лет, так же, как сын Жано со своей женой и ребенком.

Когда наконец Джоссерек увидел, как все они окружили ее и вся она прямо-таки застыла от гордости и радости, он вспомнил один миф, популярный на берегах Кошачьего океана, об Эле — чудесном дереве, плоды которого олицетворяли Семь Миров. Когда наступит конец света, буря Хидран сорвет их с ветвей.

Он услышал, как Кириан выпалил на одном дыхании:

— Мы что, должны ждать до захода солнца, пока ты пригласишь нас домой?

Она, смеясь, ответила:

— Да, слишком медленно крутится Сияющее Колесо. И все-таки оно продолжает свое непрестанное движение… — Остальную часть фразы Джоссерек не понял.

Беодан обнял ее сзади, запустил руку под рубашку и сказал что-то, что тоже Джоссерек не смог понять, однако Донья заурчала, как довольная львица. «Да, я читал и слышал, — вспомнил киллимарейчанец, — что здесь, на севере, у каждой такой семьи свой особый сленг, который развивает одно поколение за другим, пока диалект не становится совершенно другим языком, недоступным пониманию людей не их крови». — Джоссерек до этой минуты и не сознавал, что это может причинить такую боль.

Когда он подумал о том, что она больше четверти этого ужасного года провела вдали от них, не ведая, кто из самых дорогих для нее людей жив, он вдруг понял, что все они ведут себя удивительно сдержанно. «Неужели из-за меня?» — подумал он.

Наверное, дело было не только в этом. Другие люди тоже вели себя аналогично. Ближе всего к ней стояли четверо одиноких родственников, тоже входивших в число ее домочадцев.

«Нет, — решил он, — „одинокие“ — неправильное слово для служанки с многообещающим взглядом, длинноногой охотницы, умелого плотника и строгого управляющего».

Потом Донью приветствовали члены других семей. Насколько он мог судить по поведению этих людей (по всей видимости, еще более дальних родственников), Донья была их вождем.