Стременчик

Грегор из Санока, который уже ушёл в свою комнату, думал, чем это всё закончится, хотел, чтобы молодой король обрёл желанную свободу. Это королевство надевало на него кандалы… и до сих пор поило только горечью. Тот же венгр, который первым принёс известие о коронации, вошёл уже более или менее спокойный, но более мрачный, чем когда-либо, объявляя, что некто, прибывший из Буды, поведал, что якобы палатин Ваврынец отказывался сдать замок в Буде, ставя условия, которые никоим образом нельзя было принять.

Всегда терпеливый магистр Грегор, услышав это, наконец вспылил:

– В самом дел, – сказал он, – это вам чести не делает, что притянули нас сюда обещаниями, которых сдержать не можете. Скорее в короле и в нас, что его любим, таким поведением вы вызовете неприязнь, чем добродушие. Вы дали нам корону, которой, как оказывается, у вас не было; вы бросили нам пыль в глаза своими обещаниями, не имея силы их сдержать. Судите сами.

Венгр схватил говорившего за руку.

– Подождите, – сказал он, – вы убедитесь, что то, что мы постановили, осуществится. Женская хитрость и людское коварство ставят для нас препятствия, но… сын королевы царствовать не будет.

Сказав это, венгр выбежал.

Что делалось у магнатов, которые закрылись и долго шумно совещались, а потом ночью нескольких венгров отправили в Буду, в польском лагере не знали. Только невозмутимо объявили, что в четверг до Троицы король должен торжественно въехать в Буду.

С Грегором молодой пан в течение нескольких дней избегал беседы, лицом и поведением показывая, что поддаётся необходимости, не меняя своего мнения. В глазах рисовалась усталость, оскорблённая гордость и нетерпение.

Объявленный торжественный въезд задержался до субботы, до кануна Св. Троицы, потому что нужно было ещё вести переговоры с палатином Гедреварой о сдаче замка. Ждал король это до субботы, и только в этот день вместе со двором он поплыл на корабле по Дунаю в Буду.

На Сыканьской горе его ждали кони и люди, высланные вперёд.

Весь город высыпал принимать избранника, и это мгновение могло хоть отчасти наградить за всё, что Владислав испытал в этом утомительном путешествии. Монастыри, духовенство, мещане, хоургви костёлов и цехов вышли приветствовать.

Бесчисленная толпа покрывала прилегающие холмы и улицы, ведущие к замку Сигизмунда.

Владислав слез с коня, чтобы поцеловать реликвии и крест, кивнул кричащему ему народу и, снова взобравшись на коня, с огромной свитой поехал в замок.

В воротах города, разделившись на три отряда, стояли те, которых король выслал вперёд, чтобы заняли Буду. Первый из них был в полных доспехах и состоял из отборной, лучшей шляхты и панов, другой представляли их спутники, тоже в доспехах, с арбалетами, третий – из одной молодёжи в шишаках, с инкрустированными щитами, снабжёнными отверстиями.

Все они, опустившись на колени перед королём, отдали ему честь.

Через открытые настежь ворота замка в Буде, великолепно построенные и украшенные императором Сигизмундом, Владислав в свите своих панов и рыцарей въехал в будущую столицу. Делая вывод из окриков толпы, из натиска венгерских магнатов, из признаков почтения, можно было заключить, что молодого короля приветствовали там как желанного опекуна и защитника, который принёс государству помощь и союз с рыцарской Польшей. Но более внимательный глаз, проницательный ум, которые могли пробить внешнюю оболочку, легко разглядели бы за ней мутное дно непостижимой, таинственной темноты.

На всех этих гордых лицах магнатов и военных, даже на лицах епископов, потому что там пастыри ещё часто имели полки под приказами и командовали отрядами, читалось больше раздражения, пыла, беспокойства, чем радости.

Грегор из Санока, который ехал за деканом Ласоцким в свите короля, не мог устоять перед тем впечатлением и шепнул ему по-польски:

– В самом деле, это великолепно и прекрасно, но за верность тех, что нас окружают, я бы не поручился. В глазах многих блестит неприязнь и угрожает измена!

– Всё это мы с вами видим одинаково, – ответил потихоньку Ласоцкий, – но мы верим в Бога, верим, что большинство будет за нами, а этой горстке смутьянов и подкупленных вдовой Альбрехта не даст нам сделать плохого. Однако нужно готовиться у войне.

С этим чувством и король, и все ехали в замок в Буде.

Цель, казалось, достигнута, потому что там уже начали кричать о коронации, чтобы её осуществлением показать, что первая, когда короновали сына королевы, никакого значения не имела.

Во время, когда Владислав ехал из Кракова в Буду, он, как Грегор мог убедиться из немногих слов, которые имел время услышать от него, почти чудесным образом повзрослел и стал серьёзным. Все эти противоречия и знаки, какие он встретил по дороге, борьба, на которую был выставлен, не скрываемые епископом трудности и преграды, какие должен был преодолеть, сильно на него подействовали. Из мальчика и юноши он стал мужем. Такие чудеса случаются и события порой являются волшебной палочкой, которая открывает источник мысли.