Стретч - 29 баллов

Поместье отца Тома было спроектировано в стиле псевдоитальянского ренессанса, словно кто-то вычертил все изгибы на школьном лекале. Моя напускная бодрость начала выветриваться. Описав дугу по усыпанной гравием дорожке перед входом с портиком, я пристроил машину рядом с «диско» Люси и бокастым двухдверным «ауди», которым, видимо, владел рекламный козел, закурил «Страйк» и откинул голову назад. Я представил себе Мэри в объятиях нового парня, на диване, с румянцем недавнего секса на щеках, и меня чуть не вырвало. Я был готов развернуться и отползти домой, когда дверь открылась и наружу вышел Том — в рубашке навыпуск, скрывающей брюшко, с руками в карманах и большой, богатой, счастливой улыбкой на лице. Он постучал по стеклу:

— Все в порядке, Фрэнки?

Я опустил стекло, оно застряло на полпути.

— Все в порядке, Том. Как оно?

— Неплохо. Тебе помочь с вещами?

Я приподнял небольшую матерчатую сумку-сосиску, в которую сложил свое барахло.

— Кажись, сам справлюсь.

— Тогда пошли?

— Может, еще покурю?

— Давай. Мэри кофе готовит. Будешь?

При звуке ее имени на меня опять накатила волна тошноты.

— Чаю бы. Она знает, какой я люблю.

Том вернулся в освещенный холл. Мне хотелось, чтобы, когда он передаст «ты знаешь, какой он любит», Мэри кольнуло раскаяние. В мире только два человека умели приготовить чай так, как я любил: мама — это было очень давно — и Мэри. От этой мысли меня захлестнула острая грусть, которую я постарался задержать подольше. Помнится, в детстве я умел вызывать грусть, воображая мертвого отца среди обломков машины. Теперь же достаточно было вообразить, как моя бывшая девушка заваривает чай. Ты только размякаешь с возрастом, Стретч, а думал ведь, что будет наоборот.

200 000 фунтов в год

Три машины на утрамбованном снегу. Неуютная компания — две пары и затесавшийся хмырь. Я вошел в дом, сразу же свернул в дверь, ведущую из холла налево, и оказался в натопленной комнате с кучей подушечек, единственным в доме телевизором и книжными полками, набитыми Фредди Форсайтами и Джоаннами Троллопами[49]. Том называл комнату «уютка». Семейные словечки всегда или бесят, или вызывают недоумение. Новый Парень развалился на диване перед телевизором с бутылкой пива. Заметив меня, он вскочил по стойке смирно.

— Привет, ты, должно быть, Фрэнк Я — Дэвид, рад встретиться.

Я пожал его большую, ледяную от стакана с пивом, крепкую ладонь и смерил его столь же ледяным взглядом.

— Привет. Фрэнк Стретч.

Все оказалось хуже, чем я решался вообразить. Дэвид был на голову выше меня и лет на пять-шесть старше. Бежевая кашемировая рубашка, хорошие новые джинсы, широкие плечи, стройная поджарая фигура. Над левым глазом — глубокий шрам, но все-таки по части внешности Дэвид уверенно набирал 3–4 балла: у него были улыбчивые губы, широкие скулы и выпуклый подбородок Ну почему он не толстяк? Не лысый? Не карлик?

Когда мы садились, Дэвид нечаянно задел ногой туфли Мэри, они отлетели в сторону, и у меня перехватило дыхание. Я сидел в кресле перед диваном, Дэвид под таким углом вряд ли мог видеть мое лицо. По телику шло дешевое ток-шоу. Меня скручивало в узлы от ожидания Мэри. Я услышал, как она спускается по лестнице, смеясь и разговаривая с Томом. Наверное, опять посмеиваются над Фрэнком — «он ведь такой странный». Мэри вошла с большим подносом и устроилась на полу, наливая молоко и насыпая сахар. Она отпустила волосы, на ней была черная длинная юбка и синяя, не по размеру, рубашка с длинным рядом пуговиц. Чья, интересно? Дэвида? Никто не проронил ни слова. Я пялился на тягомотину в телике, стараясь не смотреть на Мэри и вспоминая, как она клала голову мне на колени, когда мы вместе смотрели телевизор. Я постарался отвлечься, пытаясь подсчитать балл Дэвида, но информации было мало, а отвлекающих моментов много. От него веяло эпохой семидесятых, и это тоже сбивало с толку. Пришла Люси, села на подлокотник моего кресла и поцеловала меня в макушку. Она принесла утробное фото своего ребеночка и заставила меня посмотреть. На первый взгляд ребеночек напоминал смазанный отпечаток большого пальца, но в следующий момент я с легким изумлением разглядел вполне человеческий силуэт. Груша непропорционально большой головы, сложенные ручки, подогнутые ножки. Ребенок был похож на маленького парашютиста, сгруппировавшегося перед прыжком. Я был тронут и не знал, что сказать.

Мэри поднялась, отбросила волосы, заслонявшие глаза, и подала мне чай знакомым жестом — одной ладонью поддерживая кружку под донышко, другой обхватив ее почти у самого края, повернув ручку в мою сторону. Неужели она не могла отменить эти маленькие характерные детали хотя бы для сегодняшнего вечера?