Судьба

- Аленка, - сказал Егор глухо и лица к ней не повернул. - Алена... - он чуть помолчал и вдруг заговорил так быстро, так непривычно быстро, что Алена едва успевала понимать, что он говорит. - Алена, я бы на тебе женился. Я бы сразу на тебе женился, хоть в первый день, как увидел. Если ты, конечно... Я когда о любимой мечтал, точно такую, как ты, и представлял. Поразительно, как мать меня знает. Вот не думал. И где она откапала тебя, такую?... Понимаешь, она надеялась: любовь меня остановит. Я бы в первый вечер, как ты вошла в комнату, забрал бы тебя к себе и не отдал бы никому и никогда. - Егор замолчал и шел, глядя вперед, в снежную даль. Алена хотела сказать Егору, что никаких преград между ними нет и быть не может, потому что, если она ему нужна, все остальное никакого значения не имеет, просто не может иметь никакого значения, и никто, ну, абсолютно никто им помешать не может, и ничто не может испугать и остановить ее, и она пойдет за ним - куда? ну, куда-нибудь, куда надо, туда и пойдет, какая ей разница, где жить, лишь бы только он был с ней рядом, и никакая это не жертва, не надо, пожалуйста, подобных фраз, какая жертва? Жертва - это когда надо отдать то, что отдать жалко, что жалко терять, а тут никакая не жертва, тут наслаждение, потому что она ничего в жизни больше и не хочет, лишь быть ему нужной. Чтобы оттого, что она есть, все неприятности в его жизни уже были бы как бы и не неприятности, а так... мелочи.

Она чувствовала: сказать надо коротко, ясно и убедительно, потому что, если он начнет возражать на ее первые слова, других слов он уже не услышит, не ее он будет слушать, а искать слова для своих доводов, а это она должна убедить его, потому что права она.

Алена быстро шагнула вперед, на пол шага опередив Егора, повернулась к нему и, закинув голову, смотрела на него глазами, полными слез, и мохнатые снежинки, похожие на увядающие лепестки хризантемы, падали и падали на лицо Алены, но она не замечала их, она старалась прогнать внезапные слезы, чтобы они, когда она заговорит, не брызнули у нее из глаз и не помешали Егору услышать ее.

- Леночка, - сказал Егор, и Алена не узнала его голос, он был похож на стон Ульяны Егоровны. - Да тебе ли просить? Я бы тебя умолял.

Прохожие шли мимо, обходили, натыкались, улыбались, сердились, бурчали, мол, могли б и в сторону отойти.

Они никого не видели, ничего не слышали.

- Я в тот вечер из комнаты не вышел... Я знаю, ты ждала. Обиделась. Я уже боялся не сдержаться. Не хочу я, чтоб ты меня потом, когда-нибудь, проклинала. У тебя ведь не было никого?

Алена смотрела, не понимая. Потом поняла, нет, конечно, нет, не было, нет, и быть не может, он, только он, единственный, она его ждала...

- Я так и думал...

Снег падал...

- Не поймешь ты меня, - вновь заговорил Егор странным каким-то, раненым голосом и, не дав ей возразить, повторил, - нельзя тебе такое понять. Не можешь ты, и слава Богу, что ты такого понять не можешь, и я ничего тебе и не хотел говорить... Я и сейчас не знаю, что тебе сказать и как. Знаю только, что должен как-то объяснить. И сам. Что бы ты ничего себе не придумывала, мол, не люблю и все такое. - Он вновь замолчал. Ну, как он может рассказать ей, этой девочке, про Афган? Даже тем, кто что-то там "слышал", не расскажешь, потому что все, что они слышали - вранье. Да и сам начинаешь говорить и чувствуешь: врешь; ну, ни слова лжи не говоришь и душой не кривишь, а все равно говоришь про что-то совсем другое. Как рассказать, что такое жизнь тому, кто еще не родился? Как рассказать живым, что такое смерть? Обычная, будничная... Как, какими словами он скажет девочке о ребятах, что сейчас курят и травят анекдоты, а через три минуты свисают с деревьев мокрой массой... Он застонал, но тут же опомнился, заговорил. - Мы были в кольце, нас обложили, как зверя. Знаешь, как старые дяди приезжают в лесничество расслабиться? Пока трапезничают, егерь им зверя готовит. Так, чтобы дяди, упаси Бог, не промахнулись и не утомились. Предопределено все: и то, что зверь будет убит, и тот куст, где ему суждено упасть, зверь - как агнец на заклание. Ну, так и нас...

Он вновь замолчал. Качалась земля, и снега не было. Желтый небосвод шел на него, сорвавшись с тех самых опор, на который держался когда-то целые века. И падал, падал, падал - всей тяжестью, всей громадой, всей безграничностью, неизбежностью на него, ничтожного, мелкого, обреченного.