Судьбы и фурии

ЛУНА НАПОМИНАЛА ПУПОК, к которому тянулась по воде дорожка волос. Лотто вспомнились все девушки, которые были у него до Матильды. Их было так много. Обнаженных. Сверкающих. Сестра Чолли, Гвенни, его первый лохматый раз в пятнадцать лет. Ухоженные девчонки из частной школы, дочь декана, городские, университетские девушки: их сиськи, похожие на свежеиспеченный хлеб, кулаки, разбитые яйца, спортивные носки, налитые кровью глаза и «Buckeyes», чайные чашки, мышиные рыльца, укусы клещей, животы и задницы – все казалось Лотто прекрасным. Стройные юноши, его учитель литературы. [Об этом лучше не вспоминать.] Так много тел! Сотни! Он мог бы похоронить себя в них. И двадцать три года верности Матильде. Теперь он мог бы без зазрения совести нырнуть в эти тела, как в море, и возиться с ними, и сходить с ума, как пес на свежей травке.

Он отплатит жене той же монетой. Уравняет их позиции. И в конце концов вернется к ней отомщенным.

Но он все равно не поступит так. Он закрыл глаза и зажал уши. Песок давил ему на копчик. Пальцы, касающиеся кожи, напоминали перья. Он медленно досчитал до тысячи, а когда поднял глаза – увидел лунную дорожку, бегущую по спокойной воде, песок, превратившийся в одну долгую линию.

ВОДА – ВОТ ЕДИНСТВЕННЫЙ ПУТЬ, по которому Лотто мог бы вернуться к Матильде. Он совершит заплыв во времени.

Лотто стянул боксеры и вошел в океан. Его ноги коснулись воды, и их покалывало вспышками странного электричества, похожего на крошечные удары молний. Охваченный неясным ужасом, он смотрел, как долгая дорожка света медленно исчезает на глубине. Вспышки тепла стали скачкообразными, и каждый раз, когда оно сходило на нет, Лотто усилием воли вызывал его снова. Он сделал глубокий вдох, погрузился в воду и поплыл. Ему нравилось, как светятся его руки, рассекающие гладкую поверхность. Луна вела его за собой. В спокойной воде легко плыть, хотя ему и приходилось перекатываться через волны, словно через «лежачих полицейских».

Тепло и холод сменяли друг друга – это было удивительное ощущение. Он вырывался все дальше и дальше, чувствуя, как на него наваливается приятная усталость. Плыл до тех пор, пока его руки не начали гореть, а легкие не просолило насквозь. И все равно плыл дальше.

Лотто представлял неподвижных рыб под собой. Затонувшие галеоны, слитки золота в кучах грязи. Под ним могли бы раскрываться пропасти, такие же глубокие, как Большой Каньон. Он сам, проплывающий над ними, наверное, выглядел, как орел в морском небе. На дне этих подводных каньонов текли реки грязи и водились самодовольные и зубастые твари. Он представлял, как все они хватают его и пытаются утащить, а он, ловкий и сильный, вырывается…

Казалось, он плавает уже несколько часов. А может быть, дней. А может, недель.

В конце концов он устал и остановился, перевернулся на спину и пошел ко дну. Он видел, как мягкая вуаль рассвета закрывает лицо ночи. Он открыл рот, как будто хотел проглотить нарождающийся день.

Он тонул, и в этот момент перед ним вспыхнуло удивительное, яркое видение. Он был младенцем на руках у матери, и его интересовали лишь тепло и молоко. Они были на море. Окно было открыто, внизу раздавался шум волн.

[Антуанетта всегда была связана с морем и бережно собирала все ракушки и косточки, которые волны выкидывали на берег.]

Она напевала какую-то песенку. Опущенные жалюзи испещрили ее полосами света и тени. Ее роскошные волосы касались бедер. Кожа была бледной, нежной и влажной – она совсем недавно стала русалкой. Она спустила с плеч бретельки, сначала одну, затем другую. Показались ее груди, нежные, розовые, как куриные котлетки в панировке из пляжного песка. Ее лобок украшали пышные кудряшки, ноги напоминали две изящные белые колонны. Она была такой стройной и такой прекрасной. Сидя в гнезде из полотенец, крошечный Лотто наблюдал за своей золотой матерью, и у него возникло какое-то нехорошее чувство. Она была там, а он – здесь. Они не были вместе. Их было двое, они не были одним целым. До этого он очень долго проспал в теплом, уютном полумраке. А теперь попал на яркий свет.

Теперь он проснулся. Недовольство от этого внезапного чувства отделения от матери вырвалось наружу пронзительным вскриком. Антуанетта оторвалась от раздумий.

– Тише, мой маленький, – сказала она, подошла к нему и взяла на руки, прижав к прохладной коже.

По какой-то причине она перестала его любить. [Он не знал.]

И это была печаль всей его жизни. Но, возможно, она как раз поступила правильно…

Лотто опускался все глубже и глубже, пока не врезался в океанское дно, подняв облачко песка.

Открыл глаза.

Его нос почти касался спокойной, гладкой поверхности, залитой остатками лунного света. Лотто оттолкнулся и порывисто поднялся на ноги. Теперь океан едва доставал ему до бедер.

Словно верный пес, прибой следовал за ним на небольшой дистанции – футов на десять позади.

ДЕНЬ РАСЦВЕЛ И КОСНУЛСЯ ОБЛАКОВ.

Выплыло солнце, похожее на золотого быка.