Сумасбродка

— Ошибаетесь, отец, — холодно возразила она, — мое сердце не жаждет ничего, кроме науки и овладения миром с ее помощью. Я ежедневно сталкиваюсь с молодыми людьми, которые стараются мне понравиться, но ни один из них не возбудил во мне ни малейшего чувства, они мне безразличны. К вам, которому я обязана светом учения, я более всего испытываю уважение, благодарность и симпатию.

Евлашевский помолчал, затем воскликнул:

— Зоня, пришло время, когда я должен объяснить тебе твои собственные невнятные чувства, это так ясно, так естественно — пылкая юность тянется к дополняющей ее зрелости. Твое сердце принадлежит мне, ибо я сам твой, всем сердцем. Я люблю тебя!

— Вы шутите, — возразила Зоня, смешавшись, — мое чувство к вам это привязанность ребенка, не больше…

— О, ты сама себя не знаешь, ты ошибаешься, — продолжал восклицать Евлашевский, — ты должна меня любить, мы предназначены друг для друга. Я воспитал твой ум для себя, ты моя духовная половина…

— Но, пан Евлашевский, — изменившимся голосом сказала Зоня, — я все-таки лучше себя знаю. Вы смеетесь надо мной! Уйдем отсюда, прошу вас, уйдем!

— Останься! — послышался дрожащий от гнева и отчаяния голос Евлашевского. — Твое предназначение быть моей, моей в полном смысле этого слова! И это сбудется так или иначе. Ты отдашься моей горячей любви, ты будешь счастлива и меня осчастливишь…

— Перестаньте, пан Евлашевский, не говорите вздора, — громко сказала Зоня. — Желание вскружить голову своей ученице не вяжется с достоинством учителя и отца… Я готова считать это шуткой, но мне неприятно, что вы позволили себе так шутить со мной.

Тут она еще более повысила голос, чеканила каждое слово:

— Вы принимаете меня за ребенка, но я не ребенок! Я знаю себя очень хорошо и если полюблю — о, ничто в мире меня не остановит, я отдамся этому человеку, не спрашивая, отпустит ли мне мои грехи общество, свободен мой возлюбленный или связан чем-то. Это закон природы и это право моего сердца. Но не чувствуя любви, не будучи охвачена святым порывом, я не позволю купить себя ни мудростью, ни миллионами! Я не продам себя ни за лавровый венок своего поклонника, ни за царский трон, если бы он у него был.

Евлашевский сердито пыхтел, слышалось какое-то невнятное ворчание…

Вдруг Зоня крикнула:

— Помогите!

«Отец» обхватил ее обеими руками, а губами старался дотянуться до лица; девушка мужественно оборонялась, но прежде чем она успела влепить нахалу пощечину, Эварист перескочил через кусты, кинулся на Евлашевского сзади и, схватив за воротник, так рванул, что тот упал и покатился по земле.

Зоня, не потерявшая самообладания, бросила взгляд на своего поверженного поклонника, который, барахтаясь, силился подняться с земли, как это делают иногда опрокинутые на спину жуки, затем подняла глаза на Эвариста и отбежала на несколько шагов.

Протягивая ему руку, она хладнокровно распорядилась:

— Проводите меня домой! — И пошла быстрым шагом из парка, не оборачиваясь на кряхтевшего Евлашевского, который, видимо, ушибся при падении. Сначала она ничего не говорила и, только когда они немного отошли, повернулась к Эваристу и сказала:

— Несчастный старик, где-то, видимо, переложил, вот и ударило ему в голову… Никогда не ожидала от него такого… Мне стыдно за него и жаль… Пожалуйста, никому об этом не говорите.

— Не ради него я буду молчать, ради вас, — возразил Эварист, — но раз уж я имел счастье вовремя прийти вам на помощь…

Зоня рассмеялась.

— Пожалуйста, не воображайте, что вы меня спасли, я и сама бы справилась с этим помешавшимся беднягой. Женщина, которая нуждается в защитниках, может и не стоит защиты! На худой конец, — добавила она, смело глядя кузену в глаза, — мне ведь не зря даны превосходные зубы.

Эварист слушал ее с грустью.

— А все-таки лучше, — ответил он, — не подвергать себя необходимости пользоваться ими. Как вы могли…

— Ах, оставьте! Разум следует подкреплять опытом, — возразила девушка. — Ну, скажите, как я могла подумать, что человек, знания и ум которого я так чту, который был для меня духовным отцом и вдохновителем, вдруг допустит такую выходку?..

— Вы могли если не предвидеть подобное, — ответил Эварист, — то хотя бы сделать вывод из этих его теорий, ведь он проповедует, что ни наши общественные, ни религиозные нормы ему не указ!

— Но есть еще здравый смысл, зачем же навязывать мне чувство, разделить которое я не могу, — воскликнула Зоня.

— Думаете, рассудок имеет какую-то власть над чувствами? — сказал Эварист. — Он должен бы иметь такую власть, — но чувства постоянно бунтуют и побеждают.

Некоторое время они шли молча.

— Бедный старик, — проговорила наконец Зоня, — жаль мне его, мне его будет недоставать!

— Надеюсь, он больше не покажется, — заметил Эварист, — и вы его больше не увидите.

— Не знаю, — пожала она плечами, — посмотрим, когда он протрезвится.

— Неужели вам не приходит в голову, — . спросил юноша, — что теории, приводящие к подобной практике, немногого стоят?

У Зони блеснули глаза.